Проклятие рода
Шрифт:
Поджогин замялся, в пол смотрел, понимал, что не открутиться, но все же попробовал:
– Княгинюшка, дозволь другому поручить…
– Не-е-ет, Иван Юрьевич. Лучше тебя никто не управится! – Голос Глинской окреп, другие нотки зазвучали. Жесткие. – Как с Дмитровским покончим, так и отправляйся в Суздаль, а оттуда с… этой, - ручкой помахала в воздухе, не желая имя называть, - в Каргополь.
Взяли князя Юрия со всеми боярами и в темницу швырнули. После поскакал Шигона в Суздаль. С тяжелыми мыслями ехал. Как предстать пред той, что плетью самолично в монашество вогнал?
Вошел в келью, молча застыл на пороге, не зная, с чего начать. Соломония обернулась, посмотрела на нежданного гостя внимательно, поняла все. Сама ему помогла:
– Ну, здравствуй, дворецкий моего бывшего мужа! Давно не виделись… - Голос был спокоен, слегка насмешлив.
– Да пребудет с тобой Господь и Пресвятая Богородица, сестра София! – Буркнул в ответ Шигона.
– Пребывают! Молитвами моими, Шигона! И заступничеством Пресвятой Богородицы. – Сабурова подошла к нему ближе. В глаза посмотрела. Поджогин не выдержал, отвел взгляд. – Послушай меня, дворецкий.
Шигона поднял голову.
– Зла на тебя не держу. Простила. За что знаешь?
Поджогин молча мотнул головой. В горле комок застрял.
– За Любаву. За то, что с ней, ты мою душу выпустил из заточения. А тело… оно бренное, ему все равно где пребывать.
Шигона посмотрел в глаза княгине с недоверием, но с благодарностью, хотя и мелькнула мысль: «Откуда про Любаву ведает? Впрочем, шила в мешке не утаишь! Мало ли кто проболтался».
– Успокоил себя. Да и не до размышлений было ему сейчас, чувствовал, словно гора с плеч свалилась.
– За мной прибыл, Иван Юрьевич? – Голос монахини звучал по-прежнему спокойно и даже ободряюще.
– Велено в Каргополь тебя отвести, в Успенский монастырь. – Вновь опустив голову, глухо произнес Шигона.
Новость восприняла спокойно.
– Скажи мне, ее это воля?
Поджогин молчал, не поднимая головы.
– Да что я спрашиваю, вестимо ее… А скажи еще, как детки Василия? – У самой сердце замерло в ожидании ответа. Что хотела услышать?
Шигона заколебался, помедлил чуток, но ответил – буркнул:
– Растут. Слава Богу, живы, здоровы…
– А мне сорока на хвосте принесла, что младшенький нездоровым родился… немым?
– Великий князь Иоанн Васильевич в здравии пребывает… - Выдавил из себя Поджогин. Про младшего, Георгия, промолчал.
– Проклят их род, Иван Юрьевич, проклят… - певуче произнесла сестра София, улыбаясь блаженно, - самой Богородицей проклят… - к образу повернулась, перекрестилась быстро и вновь посмотрела на дворецкого.
Шигона смутился. Не знал, что сказать.
– Не печалься! В Каргополь, так в Каргополь. Что там, что здесь, Богородица со мной. Не так ли? – Опальная княгиня выглядела безразличной.
– Так! – Кивнул дворецкий.
– Тогда исполняй, что велено! Ступай покамесь, собраться мне надобно. – Шигона кивнул головой, соглашаясь, и с радостью выскочил из кельи, выдохнул шумно за дверью:
– Прости, Господи, грехи мои тяжкие…
Только упрятали Дмитровского князя в темницу, а Соломонию – сестру Софию в Каргополь, как через месяц пожаловал младший брат покойного Василия – князь Андрей Старицкий. Сорок дней выжидал после смерти, теперь удел свой увеличить захотелось ему. Город Волок затребовал. Отказали. Обиделся князь. Укатил в свою Старицу. А тут как на грех литовцы навалились, слабину в государстве почуяв. Призвали было Старицкого князя с войском его удельным влиться в великокняжескую рать, отмолчался, ни одного воина не дал.
Ну и кто плечо княгине подставит? Только он, Ванечка, голубь сизокрылый, что воркует сладко по ночам на ухо, он - сокол ясный, что летит сразу на всех врагов, готовый уничтожить любого, кто ей угрожать осмелится. А за ним братья, сродственники. Они и сейчас родней фамильных Глинских стали. Дядю уж как она уважала, да забыл старый муж, что ныне не племянница перед ним, а государыня, княгиня великая, старшинство, видишь ли, в думе не поделил с ее Иваном. Поучать вздумал, голос повышать, да в самое больное ткнул, любовь долгожданную и выстраданную блудом посмел назвать! Дурак старый! Коль сердце женское с нутром всем одному мужчине отдано, коль ответ ласковый и благодарный получен, попробуй, сунься кто, и палача не надо, сама разорвет на части. Вскипела в миг в Елене обида жгучая.
– Ты мою любовь блудом назвал? – Прошипела княгиня, побледнев от гнева. Ноздри тонкие затрепетали, глаза не огнем, сталью холодной блеснули. Стоял перед ней набычившийся раскрасневшийся в запале дядя, крепкий сложением, да не духом. Нечто надеялся, старый, что его сторону она примет, коль посмел любовь ее тронуть и оскорбить. Смотрел исподлобья, да снизу, как всем холопам положено. Может и хотел взлететь, чтобы с высоты громы метать, да не даны ему крылья орлиные. А если и думал в мыслях, что выросли они у него, так куриными оказались, похлопал, покудахтал, чуть поднялся и вся дородность на землю тут же рухнула. Она хоть и сидит перед ним, а все выше, и летать ей не надо, и так с небес смотрит, с трона Васильева, ибо – государыня. Сказать еще что-то силился старый князь. Не дала. Каблучком пристукнула:
– Молчи! Из темницы тебя вытащила, эк ты, дядя, за доброту мою отплатил. На одну доску с вавилонскими девками поставил великую княгиню? Вот тебе мое слово в ответ – откуда вышел, туда и отправишься. Обратно. Эй, люди! – Хлопнула в ладоши, выскочили сыны боярские с бердышами, навалились. Натужился Глинский, хотел было крикнуть еще что-то обидное, но как пузырь проколотый сдулся в миг и обмяк. Понял, что конец это. А может, кто из слуг ткнул ему, куда надо, твердым обухом. В думе после объявили, что к заговору князь Михаило Глинский причастен, на государеву власть покушался. Бояре переглянулись, но одобрили. За дядей и всю родню свою отодвинула. Не опала, но и не у двора более.
Нет! Только Ваня, только на Оболенских надежда. Сестра их Челяднина за сыночками приглядывает, а мы тут пока сообща с боярскими крамолами разберемся. Иван Шигона верен, как пес. Сколько раз и муж покойный налагал на него самые трудные поручения, нередко опасные и грязные. Сам порой вызывался, на себя грех брал, чтоб лицо и великого князя и государства чистым оставалось. Есть еще Михаил Юрьевич Захарьин, старый ее друг, правда, года уже не те, сдавать стал сильно. Измена сродственника его, окольничего Ляцкого, посланного в Серпухов полки против Литвы готовить, а вместо того к Сигизмунду с сыном сбежавшего, сильно подкосила боярина.