Прощай, Германия
Шрифт:
— Вещей у вас много, тащить тяжело, но ничего, сейчас погрузите всё в «Урал», а потом по возвращению поможем. Как приедете, сразу звоните с вокзала и вас встретит дежурная машина, — пообещал начштаба. — А теперь живее, в машину, с места погрузки уже доложили: вагоны опечатаны и эшелон уже готов к отправке. Как говорится, с Богом!
На грузовой платформе Громобоева встретил с распростёртыми объятиями нервничающий Ницевич.
— Где пропадаешь, Эдуард? Я начал подумывать, что ты дезертировал! А мне совсем не хочется вместо тебя ехать, — пробурчал широкоплечий молодой капитан. — Десять вагонов загружены, опломбированы зампотехом, теплушка оборудована.
Эдик заметил, метавшегося далеко в голове состава и о чём-то горячо спорившего с немцами-железнодорожниками Бордадыма.
— Принимай хозяйство, милости просим! — усмехнулся Ницевич.
— Федя, а может ты вместо меня? — пошутил Эдик. — Или же Иван Иваныч?
Ницевич даже невольно поёжился от мыслей о возможности покинуть тёплые немецкие края и уехать в холодную февральскую Россию, замкомбата крепко стиснул квадратные челюсти, проскрежетал зубами и поторопил товарища:
— Давай, загружайся поскорее, не задерживай отправку…
Просторная теплушка была перегорожена пополам: жилая и служебная. В жилой части — два ряда двух ярусных нар и под слуховым окошком койка для начкара, печка буржуйка с трубой, выведенной в крышу, во второй, большей половине вагона с отодвигаемыми наружу дверями, находился продуктовый склад на долгую десятидневную дорогу, вещи, посуда, вторая печка. Ворота пересекала пополам прибитая широкая доска, чтоб караульным было, за что держаться во время движения.
Эдик послал разводящего проверить пломбы, а сам проследил за погрузкой оружия. Сержант быстро вернулся и доложил, мол, всё в полном порядке. В голове состава громко загудел тепловоз, сигналя о готовности к движению.
— По местам! — рявкнул Громобоев, поправляя перетягивающую бушлат портупею с висящим на ней пистолетом в кобуре. Затем обнялся на прощание с Ницевичем и запрыгнул на подножку, начавшего движение вагона.
Поезд быстро набрал ход, караульные встали в дверном проёме, глазея по сторонам и весело переговариваясь. Город промелькнул стороной в считанные минуты, пора было организовывать службу.
— Караул, строиться! — скомандовал Эдик. — Сержант Лысак! Приказываю: в двадцать два ноль-ноль ежевечерняя проверка и отбой. После каждой остановки вновь проверяешь солдат по списку.
— За каким лешим? Зачем? — удивился сержант. — Нас всего-то четверо, чего считаться-то?
— Отставить разговорчики! Проверять, чтоб не расслаблялись! Раз, другой не проверишь — и точно кого-то потеряем. Отстанете от эшелона — потом не найти! Мы ведь за границей. А потеряетесь в России — сочтут дезертиром! Приступай, поводи проверку.
Бурча себе под нос матерки, бубня что-то про самодурство и армейский тупизм, Лысак построил бойцов и начал читать список.
— Аленичев!
— Я…
— Гришин.
— Здесь…
— Отставить! — одернул нерадивого бойца капитан.
— Ну, я… — буркнул вечно всем недовольный солдат.
— Без ну! — строго произнёс Громобоев.
— Я! — поправился солдат.
— Пикоткин.
— Я!!! — рявкнул самый бравый дисциплинированный караульный. Сержант доложил капитану, что все на месте.
— Это хорошо, а то отставший от вагона, остался бы без ужина. Кто умеет хорошо готовить?
Руку поднял всё тот же добросовестный Пикоткин.
— Замечательно! Сегодня и на все дни поездки, дежурным по кухне назначается рядовой Пикоткин. Остальные несут дневальную службу по очереди у дверей. Пока можете ложиться отдыхать…
Колёсные пары весело застучали на стыках рельс, поезд мало-помалу набрал ход, проехал через Намбург, и вскоре вагоны с боеприпасами перецепили к другому составу, который направлялся в сторону Лейпцига. На стоянках Громобоев выставлял часовых нести службу путём патрулирования по обе стороны эшелона, а кашевара Пикоткина — у входа в караульный вагон. Главное дело было вовремя бойцов снимать с постов, чтоб успели вернуться до начала движения. Едва локомотив давал сигнал, как разводящий Лысак свистел в свисток и матом подгонял бойцов быстрее бежать к теплушке. Порою если зазевались, им приходилось заскакивать в вагон на ходу.
Вскоре позади эшелона остался древний и прекрасный Лейпциг, и эшелон направился на север, в сторону Берлина. Через распахнутые двери вагона солдаты вместе с Громобоевым озирали остающиеся позади аккуратные и ухоженные города и посёлки. Эдик с интересом разглядывал пересекаемую страну, когда ещё выпадет такой случай пересечь всю Германию.
Вечерело. С заходом солнца заметно похолодало, тем более, что юг Саксонии остался далеко позади и началась холодная Померания. Прошло примерно чуть больше суток пути, и вот уже показался берег балтийского моря — порт Мукран. Всю Германию они пересекли очень быстро, немцы явно давали «зелёную улицу» для эшелона с боеприпасами, чтобы взрывчатые вещества поскорее покинули территорию их страны.
На припортовой железнодорожной станции Громобоев нашёл помощника военного коменданта, сделал отметку о прибытии, тем временем эшелон загнали на охраняемую территорию вблизи таможни. Караул сдал оружие в оружейку, солдат поместили на ночь в казарму, а Громобоева — в офицерское общежитие.
— Паром прибудет завтра, — пояснил ВОСОвец. — Разгрузится, и сразу начнем загонять вагоны. Пока отдыхайте, как понадобишься — вызову.
Действительно, рано утром, едва солдаты успели помыться и позавтракать, как прибыл паром, и началась суета. Отправляемых эшелонов с грузом было несколько, в общей сложности в трюм загнали примерно сотню вагонов. Эдик заполнил за себя и за солдат декларации, ему поставили печать в паспорт, а солдатам в военные билеты и на командировочные предписания и толпа военных поспешила занять места в чреве парома. Офицерам предоставили пассажирские каюты на четверых, солдатам — общее большое помещение. Бойцы съели сухой паёк и завалились спать на расстеленные матрацы.
Громобоеву захотелось посмотреть на море. Один из начальников караула, оказалось, хорошо владел немецким, поэтому сумел договориться с мастером (капитаном). Немецкий капитан разрешил подняться на палубу, подышать и четыре офицера поспешили наверх. Паром уже отошёл далеко от берега и взору Эдуарда открылся бескрайний морской простор. Он в самом раннем детстве несколько раз отдыхал с матерью на Черном море, помнил, как учился плавать по-собачьи со спасательным кругом, как глотал солёную воду набегавших волн, как ловил скользких медуз. Но то было обычное плескание возле берега. Давно это было и в памяти почти ничего не сохранилось. Дожив до своих тридцати лет с гаком, Громобоев к своему глубокому сожалению так ни разу и не выходил в открытое море даже на катере. Теперь же он был в настоящем открытом море, и лишь вдали виднелась еле заметная береговая линия, а вокруг медленно покачивались холодные волны свинцового цвета.