Прощай, Германия
Шрифт:
Эдик посочувствовал нелегкой судьбе Хайяма и сквозь пьяный угар одновременно порадовался, что товарищ не подставит их с комбатом, не станет перебежчиком, как армянин-лейтенант из соседнего артиллерийского полка.
— Честное слово, я бы и сам утёк сюда в Германию, вернее сказать дальше на Запад, — спьяну проболтался о своих мыслях Громобоев. — Ты бы видел, какая голодуха в России! Продуктов совсем нет, в магазинах шаром покати! Эх, сковырнуть бы эту проклятую власть! Установить настоящее народовластие, тогда бы зажили по-человечески!
— Как её сковырнёшь? — выпучил свои глаза-маслины
— Но сила у неё уже не та, — продолжал пьяную болтовню Громобоев. — Я ведь почему в армию пошёл? Мы с тремя друзьями в юности начитались о декабристах, хотели в суворовское училище в Москву податься, потом в военное училище, поднять мятеж, вывести войска на Красную площадь, построить в каре, и на штурм! Уверены были — народ сразу поддержит. Дурни! Молодо зелено, ветер в башках…
— Какой народ? Ты где видел этот народ? Стадо трусливых баранов! И солдаты бы твои сразу разбежались. Вот если бы под рукой была «дикая дивизия»…
Громобоев с интересом посмотрел на Гусейнова, приятель не поднял на смех и не осудил его детско-юношеские прожекты. И про «дикую дивизию» хорошая мысль…
— Ну, это я уже потом осознал, а в училище мы продолжили заниматься этой маниловщиной, создали полуподпольный кружок по изучению марксизма. Смешно сказать, но в военных училищах преподаватели неодобрительно относились к чтению трудов классиков марксизма, вместо списывания с методичек или чужих конспектов. Меня в троцкизме чуть не обвинили! Любой думающий, размышляющий, особенно среди военных — подозрителен…
Гусейнов пьяно таращился на Эдика, тщетно пытаясь понять, что такое болтает замполит батальона.
— Не слушай меня, давай лучше выпьем, — одернул сам себя Громобоев. — И стены бывает, имеют уши. Как говорит народная мудрость: что знают двое — знает и свинья!
— Надеюсь, о свинье — это не в мой мусульманский адрес? — резко завёлся азербайджанец.
Эдик отрицательно покачал головой и поднял стакан:
— За дружбу!
Бутылка опустела. Из кухни высунулись две женские головы. Ольга пробурчала недовольно:
— Может быть хватит? Добавки не будет!
— Вот гадюки, — пробурчал Хайям. — Всё-то они отслеживают, ни минуты покоя.
Пришлось сворачивать застолье и прощаться. Хайям несколько раз пьяно облобызал Эдика, попытался галантно поцеловать ручку Ольге, погладил растопыренной пятерней Ксюху по голове. Потом он пригрозил своей жене кулаком, что-то громко прокричал на родном языке и мгновенно рухнул без чувств на диванчик в прихожей. Вечер удался на славу!
Спускаясь по лестнице к квартире, Ксения вдруг задала вопрос Эдику:
— Папа, а почему у этой нерусской девочки неприличное имя?
Капитан был крепко пьян, плохо соображал и переспросил:
— Какое еще неприличное?
— Все так говорят, и я даже не знаю, как к ней обращаться, называю просто девочкой. Ты сам папа знаешь, что имя её неприличное!
Только тут до Громобоева дошло, он замедлил шаг, смутился и густо покраснел. Из создавшегося положения надо было как-то выходить. Имя у младшей Гусейновой было действительно ещё то, для слуха
— Ксюша, а ты называй её цветочком, цветком. Пюста — цветок.
— А девочки и мальчики её по-другому называли, — не унималась Ксюха. — Они говорят что она…
— Дуры и дураки твои девочки и мальчики, — резко оборвал дочку Эдик, не давая вырваться нецензурному выражению из уст неразумного ребёнка. — Она не русская, потому и имя странное. Запомни — цветок! И всем подругам передай, а не то её папа Хайям прознает об этом, и всем уши оборвет. Видела, какой он бывает сердитый?
Ксюния шмыгнула носом в знак согласия, а пьяный Эдуард покачал головой и подивился, насколько просвещёны гарнизонные дети в том, что им ненужно или по возрасту рано знать.
Утром голова страшно трещала, и на службу идти совсем не хотелось. А куда деваться — воинский долг! Еле дотянули с Гусейновым до обеда, сбежали на часок раньше, опохмелиться пивом. Пошли в дешёвый гаштет возле полиции, излюбленное место советских военнослужащих — самое спокойное в городе для русского офицера из злачных заведений.
Офицеры спустились с горки и увидели, что брусчатка снята, дорога разрыта, у обочины валяется ржавая труба.
— Ну, началось, — пробурчал Хайям. — Скоро западная немчура весь город перекопает. Мало им работы на дорогах, все и без того хорошие автобамы переделывают, теперь — за канализации взялись. Ох, и развезут тут грязь на неделю! Придётся обходить, крюк делать на полверсты. Не посидеть толком в кабаке, надо будет раньше уйти.
Приятели выпили по две кружки пива, Эдик светлого, а Гусейнов — тёмного и пошли вдоль главной улицы, разглядывая витрины магазинов, приценяясь к вещам, продаваемым с лотков турками, китайцами и прочими иммигрантами. Увлеклись, забылись и обратно в полк они пошли по ремонтируемой дороге. И… о, чудо! Дорога была идеальная, подъёмный кран загружал ржавый обрезок трубы в машину, а рабочий аккуратно вколачивал деревянным молоточком последние булыжники в брусчатый тротуар. Капитаны даже остановились, полюбовавшись на спорую работу каменщика.
— Проклятье! Ничего не понимаю! — воскликнул Хайям. — Как можно за два часа трубу уложить и дорогу сделать?!
— Выкаблучиваются! И всё-то они делают на совесть, — восхитился умелой организацией труда Громобоев.
— У нас бы дорогу раскопали на месяц, а уложив трубу, забросали б как попало яму и все дела, — продолжал бубнить Хайям. — И половину средств бы спёрли…
— Это потому что немцы живут по законам! — принялся доказывать Эдик. — Я читал в газете, что у них так положено: ремонтная кантора берет подряд на работу, на определённый срок, например на три часа. Прежде чем начать работу, всё надо спланировать: экскаватор и экскаваторщика, самосвал, сварщика, трубу купить, крановщика, и каменщика заказать. Вырыли, отрезали, вварили, засыпали, заделали. Видимо и тут, каждый рабочий прибыл к указанному в наряде времени, сделал свое дело и убыл на другой объект. Если что не так — штраф. Бургомистр оштрафует, а депутаты больше подряд на работу не дадут.