Прощай, Германия
Шрифт:
— Комарад Иван, это была твоя собственная инициатива, и я тебя так щедро угощать не принуждал.
А ведь верно сказал друг-немец, не принуждал, это мы сами такие хлебосольные дурни. Короче говоря, каждое утро на завтрак пъём быстро кофе, улыбаемся хозяевам натянуто, они тоже свои рожи в улыбках растягивают, затем говорим, данке шеен, и ноги-в-руки по музеям и магазинам. Некоторое время промучились, потом поменяли билеты числом пораньше, две недели. Еле-еле вытерпели мучения и столь напряженное и тягостное гостеприимство, да и деньги заканчиваются уже. Попрощались почти официально, собрали чемоданы и домой. Ганс довёз до вокзала на служебной машине, снова мнется и с напряжением в голосе вопрошает: «мол, друг Иван, ты не в обиде?»
Я махнул рукой, на том и
Это я к чему рассказываю, не для того чтоб опорочить того немца, обычный фриц как фриц, вполне нормальный. Взять тысячу бюргеров, они его легко поймут и не осудят, скажут, всё верно сделал, бюджет семьи — святое дело! Они нормальные по своему, а мы по-своему. Очень разные мы. Европа — нам её не понять! Поэтому я в этот срок службы в Германии, на то чтоб завязать русско-немецкую дружбу лишнего пфеннига не потрачу. Друг мой Эдуард, не верь клятвам немцев в искренней дружбе. Они люди не плохие, но глубоко рациональные. Другие они… Ну, вздрогнули ещё по одной?..
Глава 2. Никто не хотел возвращаться домой
Глава, в которой Громобоев осваивается в полку и пытается встретиться с боевыми друзьями и узнаёт о предательстве.
Сытая жизнь в Германии на воинский контингент действовала разлагающе, все как с цепи сорвались: покупали, покупали, покупали. Легковые и грузовые машины, теле и радиоаппаратуру, бытовую технику, вещи. Наступила настоящая эра массового потребления. Реклама по немецкому телевидению (а телевизоры в гарнизоне свободно принимали примерно шесть местных телеканалов) действовала зомбирующее и, завидев какую-то новую вещицу, надо или не надо, но женщины бросались её покупать. Так Ольга купила мороженицу и йогуртницу, которые после пары раз использования по назначению, дальше стояли без дела. Конечно же, окунувшись в это изобилие, ни кто из воинского контингента Группы войск не хотел возвращаться домой. Кому в здравом уме придёт в голову вернуться в голодные края, к пустым прилавкам, в чисто поле без жилья? Да, все мы любим Родину, и ностальгия мучает, но всё же в разумных пределах. Особенно рационально было начальство, каждый руководитель высокого и малого ранга с трибуны хотя и вопил о патриотизме, а на деле первым набивал карманы деньгами, перегонял машину за машиной домой, создавая стартовый капитал, загодя готовясь к выходу на пенсию.
Командиром танкового полка был коренной москвич, выпускник московской «кузницы генеральских кадров» имени Верховного Совета СССР полковник Кудасов. Этот военачальник был абсолютно бессердечен, бессовестный и прожженный циник, к тому же очень жёсткий в обращении с подчинёнными. Полковник ежемесячно откомандировывал одного, а то и двух прапорщиков в Россию, для перегона приобретенных им машин, и помимо самих автомобилей, набивал полные салоны вещами и продуктами. Подчинённые теряли в результате этих поездок в деньгах (с момента пересечения границы и до возвращения обратно немецкие марки в получку не начислялись), но выполняли распоряжения и безропотно гнали транспорт. А что делать, кому хочется досрочно уехать во внутренний округ? Честно говоря, об этом Кудасова в книге и писать не хочется, но слов из песни не выкинешь. Упоминаю о нём лишь, чтобы подчеркнуть, что отцы-командиры делали всё для личного обогащения, прикрываясь высокопарными и пламенными речами о патриотизме. Сами хапали без меры, но чуть что, за малейшую провинности или не подчинение, угрожали подчинённых выслать в Союз.
Когда Громобоев приехал в новый полк, радуясь возможности послужить ещё некоторое время за границей, то комбат Дубае сразу же в первый день рассеял все иллюзии:
— Эдуард, особо можешь не радоваться, месяца через четыре мы все за Серёгой Власовым последуем, наша дивизия стоит в плане первой на вывод в Гвардейской танковой армии…
«Ну,
Эдик давно мечтал встретиться с афганскими друзьями-приятелями, которые служили неподалёку в пехотном полку в Галле. По достоверным сведениям в этом гарнизоне находился его бывший фронтовой комбат Владимир Пустырник, ротный Игорёк Лукашенко и минометчиком Витька Степашкин. Рядом, то оно рядом, да ехать недосуг — служба! И вот однажды, буквально через месяц после переезда в Цайц, замполит полка направил Громобоева в штаб армии на сборы. На обратном пути капитан сделал небольшой крюк и заскочил в этот самый образцово-показательный полк.
Громобоев заранее запасся у Ивана Червинского несколькими чистыми проездными билетами (зачем платить немцам в бюджет, если можно сэкономить!) соскочил на станции со своего поезда, сделал пересадку на другой, доехал до города Галле, и там нашёл нужную часть. Спросил на КПП как найти Пустырника, дежурный подсказал и велел быстрее проходить, в полку ждали комиссию из Ставки западного направления. Вокруг полка и на его территории действительно наблюдалась какая-то нервная суета. Эдик разыскал казарму первого батальона, но своих боевых товарищей не нашёл. На вопрос где сейчас комбат, злющий начальник штаба, взъерошенный и нервный майор пояснил, что и сам бы не прочь знать, где же он!
— Третий день на службе не появляется!
— Что, всё так плохо? — спросил Эдик.
— Хуже не бывает, я устал уже его покрывать. Который день куролесит. Перед бойцами неудобно, ведь боевой командир, орденоносец, совсем недавно вывел батальон в передовое подразделение, мы были лучшими в дивизии и даже в армии! А сейчас… он даже днём порою не по форме и в тапочках в казарму забредает…
— Всё понятно, узнаю стиль руководства, первый год всех отодрать, отлюбить, застроить, приручить, а второй год почивать на лаврах, пользоваться плодами былых трудов и держаться на плаву былой славой.
— Вот-вот, — буркнул майор. — Вся слава в прошлом…
— Как мне найти Петровича?
— Может быть, дома спит с бодуна, а возможно пьёт с афганскими дружками-собутыльниками.
— Лука тоже запил?
— Ага! И Степашкин тоже. Говорят, что этот бесценный кадр жену на днях топором по подъезду гонял. А тебе капитан, что за дело до них? Кто таков?
— Скажем так — боевой друг. Я его бывший замполит батальона Эдуард Громобоев.
— А-а-а… Ну, всё ясно, наслышан, не раз рассказывал о тебе как чуток подольёт. Нахваливал, расписывал какая ты героическая личность, выращенная им. Эх, знать ты выведешь их из строя окончательно и надолго.
— Что ты, честное слово, обещаю не пить. Может, и всю компанию вытяну из запоя.
— А вот это маловероятно, — усомнился майор.
Громобоеву с таким спитым не дееспособным коллективом пересекаться не хотелось, хрен вырвешься от них живым, а коль удастся ускользнуть, то не раньше чем через неделю. Но попытка не пытка, может быть, есть шанс, что Владимир Петрович отсыпается в своей квартире?
Эдуард пошёл по указанному майором адресу, однако боевого друга дома не было, а вместо него встретился с хмурой супругой. Жена комбата сразу вспомнила Эдика, он ведь заезжал к ним домой проездом через Ташкент. Не смотря на обстоятельства нынешней встречи, обрадовалась, передала привет от старушки мамы, которой Эдик в прошлый трехлетней давности приезд из Кабула очень понравился. Тогда Громобоев частенько бывал гостем у тёщи, когда лечился в госпитале. Если удавалось вырваться, приходил чаёвничать, и нахваливал её героического зятя.