Прощай, Жаннет
Шрифт:
Он не отводил от нее взгляда. Голос стал спокойнее.
– Это будет не так просто, как ты думаешь. По французским законам собственность жены автоматически попадает под контроль мужа. Тебе придется судиться со мной лет двадцать. К тому времени компании не будут стоить ни гроша.
– Ну и черт с ними! Мне они не нужны.
– Ты уже привыкла к определенному образу жизни, – заметил Морис со свойственной ему проницательностью. – Ты не сможешь отказаться от него. И ты уже не так молода, как когда-то. Кругом полно девушек помоложе и посвежее. Ты еще в
Она посмотрела на него.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что мы могли бы подойти к делу разумно и спокойно. Как два взрослых человека. Зачем поступать опрометчиво и разрушать все вокруг себя?
– Каким ты представляешь себе разумное решение? Он глубоко вздохнул.
– Во-первых, никакого развода. Мы остаемся мужем и женой. Что в этом плохого? Это выгодно нам обоим. Если ты откажешься от титула, то только благодаря деньгам тебе не удержаться в том кругу, к которому ты привыкла. Маркиза де ла Бовиль, Таня, это побольше, чем просто Таня Поярская, даже если ты решишь носить титул своего бывшего мужа, который на данный момент носят по меньшей мере трое. В Париже польские графини нынче по пятачку пучок. Как ты думаешь, Жаннет приняли бы в ту школу в Швейцарии, если бы не имя де Бовиль?
Она молчала. Морис напористо продолжал.
– Ты готова выплатить мне 25 процентов чистой стоимости всех компаний наличными. Это сто-сто двадцать пять миллионов франков. Вместо наличных передай мне одну компанию целиком. В свою очередь я откажусь от всех прав на две другие компании. В этом случае права собственности будут четко определены и не могут оспариваться. Чтобы доказать тебе, что я не жадный, я согласен взять самую маленькую компанию, которая выпускает минеральную воду. Она стоит меньше, чем ты готова уплатить мне.
Таня не сводила с него глаз.
– С чего это ты такой добрый? – подозрительно спросила она.
– Да не добрый я. Просто практичный. Мне надо где-то работать, да и лицо не хотелось бы терять. А на доходы от этой компании я проживу весьма неплохо. После того как все будет оформлено, каждый из нас сможет делать то, что ему заблагорассудится. И наш брак останется таким, каким он был с самого начала, – браком по расчету.
– Мне надо подумать, – ответила Таня.
– О чем здесь думать? – Он чувствовал себя уже более уверенно. – Сейчас ты злишься. Поводов много. Вольфганг. И твоя идиотская беременность.
– А об этом ты откуда знаешь? – спросила она с изумлением.
– В Париже ни один секрет не живет больше суток, – сказал Морис. – Ты злишься и срываешь злость на том, кто под рукой. И не понимаешь, что вредишь своим детям, Жаннет и ребенку, который еще не родился.
Таня молчала. Морис встал.
– Послушай, – сказал он тихо, не лучше ли будет, если твой ребенок родится де ла Бовилем, а не незаконнорожденным без роду и племени?
Она не отвечала. Он слегка улыбнулся и пожал плечами.
– Как
Впервые с тех пор, как Жаннет стала уезжать из Парижа в школу, мать не пришла встречать ее на вокзал. На платформе ждал Рене, шофер. Было по-зимнему холодно, и он поднял воротник пальто.
– А где мама? – спросила она, выходя из вагона. Он потянулся за ее саквояжем.
– Она неважно себя чувствует, мадмуазель Жаннет, – ответил он. – И ждет вас дома.
– Что с ней? – спросила девушка, еле поспевая за ним. Шофер как-то странно взглянул на нее.
– Ничего серьезного, – уклончиво ответил он. Она прошла за ним на привокзальную площадь, где их ждал черный „роллс-ройс», как раз под знаком „парковка запрещена». Шофер был уверен, что ни один жандарм не посмеет к нему приблизиться. Рене открыл дверцу, и Жаннет села в машину. Он поставил саквояж на переднее сидение, и машина тронулась.
Был час пик, на улицах – толпы парижан, возвращающихся с работы, на каждом перекрестке пробка. Шофер взглянул в зеркало и увидел, что девушка разглядывает витрины, мимо которых они проезжают.
– Все кинулись за рождественскими подарками, – заметил он.
– Да.
– По радио передавали, что будет снег.
– В Швейцарии снег идет с последней недели октября.
– Вы катались на лыжах? – спросил он.
– Разумеется. Что там еще делать?
Говорить было больше не о чем, и остаток пути они ехали молча. Он не успел открыть ей дверь, а она уже выскочила из машины, взбежала по ступенькам и нажала на кнопку звонка. Анри открыл дверь. На бегу бросив ему Bonjour, [21] она быстро поднялась по лестнице, остановилась у комнаты матери и постучала.
21
Здравствуй (фр.).
Голос матери отозвался:
– Entrez.
Жаннет открыла дверь и ворвалась в комнату.
– Maman! – воскликнула она. И внезапно замерла, приоткрыв от изумления рот.
Таня верно поняла выражение ее лица и попыталась пошутить.
– Ну, не такая уж я огромная. Всего шесть месяцев. По голосу Жаннет чувствовалось, как глубоко она потрясена.
– Но ты мне ничего не говорила!
– А что было говорить? – спросила Таня. – Случается и такое.
Неожиданно голос Жаннет стал злым.
– Я не ребенок. Ты могла мне сказать. Таня молчала, растерявшись от ее гнева. Жаннет попыталась поймать взгляд матери.
– Он изнасиловал тебя. Вот почему ты мне ничего не сказала. Тебе было стыдно.
– Нет, Жаннет, все было совсем не так.
В голосе Жаннет послышалось отвращение.
– Ты хочешь сказать, что сама позволила ему… Таня молчала. Впервые она не знала, что сказать дочери. Наконец решилась.
– Может, тебе лучше пойти к себе и принять ванну? Поговорим потом.
Губы Жаннет сжались.