Прощайте, сожаления!
Шрифт:
– Садитесь!
– вежливо-равнодушно сказал Михаил, распахивая дверцу своей кабины.
В пути Каморин почувствовал, что водитель скучает и не прочь потрепаться. И на самом деле тот без наводящих слов заговорил заговорил о своём директоре: о том, какой он хороший руководитель, как старательно вникает во все производственные вопросы, всегда заметит успех в работе и поощрит за него, а если иной раз и накажет, то справедливо, не обидно. К тому же не гребёт под себя: в ведомостях на выдачу зарплаты его заработки не самые высокие. Лучшие механизаторы в страду зарабатывают больше...
Слушая это, Каморин кивал в знак сочувственного внимания и думал о том, что наверняка Енютин является единственным учредителем своего ООО и получает всю прибыль от его деятельности как личный предпринимательский
Поле, на котором трудилось звено Наумова, оказалось дальним: путь до него занял почти полчаса. Хотя и ограниченное справа лесополосой, оно всё-таки выглядело целым пшеничным морем, по которому размеренно, плавно, будто корабли, шли смежными курсами четыре комбайна, опережая друг друга на сотню метров. С интервалом в несколько минут один из них останавливался и включал мигалку над своей кабиной, подавая сигнал о том, что бункер полон. Тогда к комбайну подъзжал зерновоз, такой же оранжевый "КамАЗ", и забирал в свой кузов зерно, которое сыпалось из "хобота" выгрузного шнека. Ближайший комбайнёр хорошо просматривался в своей кабине: это был парень лет под тридцать с недавно выбритой головой и торчащими ушами, в синей выгоревшей футболке. На прибывших он бросил только беглый взгляд и тотчас снова опустил его долу, весь, казалось, поглощённый наблюдением за тем, как мерно стрекочущая жнейка его комбайна срезает и "заглатывает" колосья, сухие, очень светлые, как бы выцветшие под жарким солнцем.
– Наумов третьим идёт, - сказал водитель Каморину, остановив машину на краю поля.
– Вы подождите его здесь, а я сейчас буду забирать зерно из бункеров и затем поеду на ток.
Каморин вышел из машины и дождался подхода комбайна "Дон", управляемого своим будущим героем, которого разглядел в его кабине не без удивления: тот выглядел худым, измождённым, почти стариком, с заострившимися чертами усталого лица, тёмными впадинами глаз и белой тряпой на голове, повязанной в виде банданы.
– Василий Григорьевич, я к вам из газеты!
– закричал ему Каморин, махая рукой.
Тот всмотрелся в нежданого гостя, остановил комбайн, открыл дверцу кабины и переспросил:
– Откуда? Из газеты? Из "Нови"? Если хотите поговорить, залезайте в кабину! Стоять мне некогда!
– Но мне ещё нужно сфотографировать вас...
– Фотографируйте, только быстрее!
Каморин достал из сумки свой недорогой "Canon" и поспешно сделал два снимка. Как только он забрался в кабину, в которой терпко пахло машинным маслом, комбайн пришёл в движение. Всё вокруг завибрировало так, что трудно было стоя сохранять равновесие, а второго сиденья для визитёра не оказалось. Каморин почувствовал себя внутри жарко нагретой солнцем, гремящей жестяной банки, катящейся по камням. Стараясь перекрыть грохот металла, он громко, насколько хватило голоса, спросил Наумова о том, как идёт уборка. Тот помедлил с ответом, продолжая зорко смотреть на ползущую навстречу полосу ещё не сжатой пшеницы, часто кося одним глазом на окошко бункера в правой части кабины, в котором был виден уровень намолоченного зерна. Наконец, выдержав долгую паузу, тоже явно на пределе голоса комбайнёр ответил:
– Приятно, когда урожай, как в этом году, когда зерно хорошо сыпется в бункер...
"Неужели ему на самом деле приятно сидеть весь день в раскалённой кабине, которая кажется адом?" - с удивлением подумал Каморин и прокричал новый вопрос:
– Но работать-то тяжело?
– Да, приходится каждое утро подниматься в четыре, через пятнадцать минут отправляться в поле и потом сидеть в этой кабине до полуночи, - заорал Наумов в ответ, делая частые паузы для того, чтобы набрать побольше воздуха.
– Но мы, селяне, к такому труду привычные. Хлеб ведь убирать надо. Если не мы, то кто же? Плохо только, что техника очень изношена. Чуть ли не каждый год разбираем один комбайн на запчасти...
– Зато платят вам,
– Мне обещали за сезон сто тысяч. Ведь не обманут же?
– даже сквозь грохот металла в голосе комбайнёра Каморину послышалось сомнение.
– Но только нужно ещё дожить до конца сезона, не помереть в этой кабине. Такое с нашим братом порой случается...
Каморин сообразил, что по ведомостям Енютин ежемесячно выплачивает своим механизаторам только аванс, какой-то минимум для выживания, а основное вознаграждение, на которое они рассчитывают, выдаёт после уборки и продажи урожая. И в том случае, если цены на зерно сильно упадут, обещанного можно и не получить... Новых вопросов он задавать уже не стал, постеснявшись донимать ими человека, который давно недосыпает. Наверно, именно из-за этого комбайнёр и его товарищи кажутся в своих кабинах торжественно-сосредоточенными, ушедшими в себя, отрешёнными от мира, а на лицах их лежит серая тень усталости. В принципе, услышанного было вполне достаточно для репортажа. И заголовок, пусть немудрящий, но зато точный, вдруг сам пришёл в голову: "Нелегко, но к труду мы привычные". Это слова самого Наумова.
Неожиданно грохот прекратился. Комбайн остановился. Каморин с удивлением огляделся по сторонам и в полусотне метров увидел другой стоящий комбайн, возле которого возился низкорослый парень в чёрной футболке с белёсыми пятнами от высохшего пота. Наумов открыл дверцу кабины и закричал:
– Эй, что там у тебя!
– Сломался контрпривод молотилки!
– отозвался парень.
– Пойду посмотрю, - буркнул Наумов, вылезая из кабины.
Каморин решил, что нет смысла ждать комбайнёра и потом снова трястись в душной кабине. Он спрыгнул на землю и зашагал по рыжей, колкой стерне только что скошенной полосы к началу поля, где проходила грунтовая дорога. Там сейчас была видна какая-то странная, несуразно длинная машина. Чуть позже, подойдя ближе, он разглядел, что это фургон "Бычок" с прицепленной к нему большой тележкой в виде платформы без бортов, накрытой брезентовым навесом. Затем он различил установленные на тележке две скамьи и стол. На его глазах две женщины в синих халатах вышли из фургона, поднялись на тележку и начали что-то расставлять на столе. Он догадался, что это передвижная столовая, которая привезла комбайнёрам обед.
Трапеза в поле! Быть может, для селян это дело самое обыкновенное, но он такое видел впервые. Наверняка и многие жители райцентра, не связанные с сельским хозяйством, не представляют себе, как организовано питание механизаторов во время страды. Об этом, несомненно, стоит рассказать. Каморин направился к женщинам, что хлопотали вокруг стола на металлических ножках, привинченных к платформе тележки. Одна из женщин, лет сорока, с круглым лицом и светлыми бровями, разливала по тарелкам дымящийся борщ, а другая, молодая, с чёрными прядями, выбившимися из-под белой косынки, раскладывала возле каждой тарелки прямо на клеёнку куски хлеба.
– Здравствуйте, я из "Оржицкой нови", - начал Каморин, подойдя к женщинам.
– Еду вы доставляете из Лубновки?
– Нет, кухня у нас поближе, в лагере механизаторов, рядом с током, - ответила старшая женщина.
– Там народу много, всех надо кормить.
– Сколько стоит обед?
– Работникам он обходится в половину себестоимости - пятьдесят рублей. Наличными они не платят. Просто каждый месяц из их зарплаты удерживается плата за обеды. А ужинают они бесплатно.
Каморину пришла в голову мысль о том, что женщины могут подумать, будто он напрашивается на обед. Смущённый, он отошёл в сторону, хотя ему на самом деле хотелось есть. Между тем механизаторы заметили прибытие передвижной столовой и устремились к ней, оставив свои машины. Один за другим они поднялись на тележку и заняли места за столом. Ели они неторопливо, переговариваясь между собой. Каморин подумал о том, что для них, одиноких в своих кабинах чуть ли не круглые сутки, общение сейчас столь же важно, как еда. Завистливо наблюдая за обедающими, он придумал концовку к своему репортажу с поля: "Так вкусна нехитрая снедь для тех, кто начал свой рабочий день ещё на заре. Для них, хлеборобов, исполнены особого смысла древние слова: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь..."