Противостояние. Том II

Кинг Стивен

— Где ты был? Я так волновалась!

Стю рассказал про идею Гарольда отыскать Матушку Абагейл, чтобы они могли по крайней мере присматривать за ней. Он не стал упоминать о священных коровах. Расстегивая свою рубашку, он закончил:

— Мы бы и тебя взяли с собой, детка, но не сумели разыскать.

— Я была в библиотеке, — сказала она, глядя, как он снимает рубашку и засовывает ее в мешок для грязного белья, висящий на обратной стороне двери. Он был довольно волосат — и грудь, и спина, — и она поймала себя на том, что, пока не повстречала Стю, волосатые мужчины всегда вызывали у нее легкое отвращение. Наверное, от облегчения, что он вернулся, подумала она, головка у нее слегка поглупела.

Гарольд читал ее дневник, теперь она это знала. И она страшно боялась,

что Гарольд мог хитростью заманить куда-то Стю, остаться с ним наедине и… ну что-нибудь с ним сделать. Но почему сейчас, сегодня, именно когда она узнала? Если Гарольд так долго не будил спящую собаку, не логичнее ли было бы предположить, что он вообще не хотел ее будить? И разве исключено, что, прочитав ее дневник, Гарольд понял всю бессмысленность своих постоянных преследований? Когда на нее свалилась новость об исчезновении Матушки Абагейл, она дошла до такого состояния, что готова была увидеть дурное знамение в цыплячьих потрохах, но на самом деле Гарольд прочитал всего-навсего ее дневник, а не признание в преступлениях века. И если она расскажет Стю о том, что узнала, то лишь выставит себя дурой и, возможно, вызовет у него злость на Гарольда… а может, и на себя саму — прежде всего за то, что оказалась такой недотепой.

— Никаких следов, Стю?

— Не-а.

— А как тебе показался Гарольд?

Стю как раз снимал штаны.

— Здорово скис, — ответил он. — Переживал, что из его плана ничего не вышло. Я пригласил его зайти к нам поужинать, когда он захочет. Надеюсь, ты не против. Знаешь, мне и впрямь кажется, что я мог бы сойтись получше с этим сосунком. Ты ни за что не смогла бы убедить меня в этом в тот день, когда я встретил вас двоих в Нью-Хэмпшире. Я зря пригласил его?

— Нет, — сказала она, — немного подумав, — мне бы хотелось сохранить хорошие отношения с Гарольдом.

«Я сижу дома и думаю, что Гарольд может строить планы, как бы прострелить башку Стю, — подумала она, — а Стю тем временем приглашает его на ужин. Видно, и впрямь у беременных бывают заскоки!»

— Если Матушка Абагейл не появится к рассвету, — сказал Стю, — я, пожалуй, спрошу Гарольда, не отправится ли он еще раз со мной на поиски.

— Мне бы тоже хотелось поехать, — торопливо сказала Фрэн. — И еще несколько ребят тут не очень-то верят, что пищу ей приносят птицы. Дик Воллман, к примеру. И Ларри Андервуд.

— Ну вот и отлично, — пробормотал он, ложась рядом с ней. — Скажи-ка, а что у тебя надето под этой рубашкой?

— Большой и сильный мужик вроде тебя мог бы сам это выяснить, без моей помощи, — чопорно заявила Фрэн.

Под рубашкой не оказалось ничего.

На следующий день поисковая партия, вышедшая ровно в восемь утра, насчитывала с полдюжины человек — Стю, Фрэн, Гарольд, Дик Воллман, Ларри Андервуд и Люси Суонн. К полудню их группа разрослась до двадцати человек, а к сумеркам (сопровождавшимся обычными короткими всплесками дождя и вспышками молний у подножия гор) уже больше пятидесяти поисковиков прочесывали кусты к западу от Боулдера, шлепая через ручьи, карабкаясь по ущельям и переговариваясь по рации.

Странное состояние смиренного ужаса постепенно сменило вчерашнее принятие факта исчезновения старухи. Несмотря на мощную силу снов, обеспечившую Матушке Абагейл ее полубожественный статус в Зоне, большинство людей изведали достаточно много испытаний, чтобы реалистично относиться к вопросу выживания: старухе было далеко за сто, и всю ночь она оставалась за городом одна. А теперь надвигалась вторая ночь.

Парень, добравшийся до Боулдера аж от Луизианы и приведший с собой двенадцать человек, довольно точно подытожил все. Он прибыл со своими людьми позавчера днем. Когда ему сказали, что Матушка Абагейл исчезла, этот мужик по имени Норман Келлогг швырнул свою бейсбольную кепку «Астрос» на землю и произнес:

— Ну надо же, твою мать, опять моя везуха… Кого вы послали искать ее?

Чарли Импенинг, ставший уже более или менее официальным паникером Зоны (это он сообщал «радостные» вести про снег в сентябре), принялся подзуживать людей, говоря, что раз Матушка Абагейл слиняла отсюда, то, быть может, это знак, что пора всем смываться. В конце концов,

Боулдер находится слишком уж близко. Близко к чему? Да ладно, всем прекрасно известно, к чему он близко, и лично Чарли Импенингу Нью-Йорк или Бостон кажутся куда безопаснее. Последователей у него не оказалось. Люди устали и не хотели сниматься с насиженных мест. Если настанут холода, а тепла не будет, они, может, и тронутся в путь, но не раньше. Им нужно оправиться, прийти в себя. Импенинга вежливо спрашивали, не собирается ли он двинуться один. Импенинг отвечал, что, пожалуй, подождет, пока еще у нескольких остолопов раскроются глаза. Зону облетело высказывание Глена Бейтмана о том, что Моисея, дескать, из Чарли Импенинга не вышло.

Глен Бейтман полагал, что дальше «смиренного ужаса» настроение сообщества не зашло, потому что, несмотря на все сны, несмотря на весь глубоко сидящий в них страх перед тем, что могло твориться на западе от Скалистых гор, они все еще оставались рационально мыслящими людьми. Суеверию, как и настоящей любви, нужно время, чтобы вырасти и забрать власть над всем остальным.

— Когда вы заканчиваете строить хлев, — сказал Бейтман Нику, Стю и Фрэн после того, как темнота положила конец их поискам на сегодня, — вы вешаете на двери лошадиную подкову кончиками вверх, чтобы сохранить удачу. Но даже если один из гвоздиков вылетит и подкова перевернется концами вниз, вы не бросите ваш хлев.

Может настать тот день, когда мы или наши дети все-таки оставим хлев, если подкова не сохранит удачу, но до той поры пройдут еще годы и годы. Сейчас же мы все чувствуем себя немного разобщенными и потерянными. По я думаю, это пройдет. Если Матушка Абагейл мертва — а, Господь свидетель, я надеюсь, что нет, — то, возможно, трудно было бы подобрать лучшее время для душевного оздоровления этого сообщества.

Ник написал: А вдруг ее предназначение — быть пробным камнем для нашего Противника, его противовесом — кем-то, поставленным здесь для соблюдения равновесия…

— Да, я знаю, — мрачно сказал Глен. — Я знаю. Время, когда подкова не имела значения, возможно, проходит… уже прошло. Поверь мне, я это знаю.

— Но вы ведь на самом деле не думаете, что наши внуки станут суеверными дикарями, а, Глен? — спросила Фрэн. — Сжигающими ведьм и плюющими сквозь пальцы для удачи?

— Я не могу предсказывать будущее, Фрэн, — сказал Глен, и в свете фонаря его лицо показалось старым и изможденным, как у потерпевшего фиаско фокусника. — Я даже не сумел правильно понять то влияние, которое Матушка Абагейл оказывает на сообщество, пока Стю не указал мне на это той ночью на горе Флагстафф. Но вот что я знаю: мы все находимся здесь, в этом городе, благодаря двум событиям. Первую причину, супергрипп, мы можем списать на глупость человеческой расы в целом. Не важно, мы это сделали, или русские, или латыши. Вопрос, кто опрокинул пробирку, теряет свое значение перед главной истиной: итог всякого рационализма — всеобщая могила. Законы физики, законы биологии, математические аксиомы — все это часть смертельного исхода, потому что мы те, кто мы есть. Не будь Капитана Скорохода, нашлось бы что-то еще. Было модно обвинять во всем технологию, но технология — ствол дерева, а не его корни. Корни — это рационализм, и я бы определил это слово так: «Рационализм — это убеждение, что нам когда-нибудь удастся что-либо понять о сути бытия». Это верный путь к погибели. Так оно всегда и было. Поэтому можете списать супергрипп на рационализм, если хотите. Но вторая причина того, что мы здесь, это сны, а сны иррациональны. Мы договорились не разглагольствовать об этом простом факте в нашем комитете, но сейчас мы не на собрании. Поэтому я скажу правду, которую мы все знаем: мы находимся здесь под воздействием тех сил, природу которых не понимаем. Для меня это означает, что мы, возможно, начинаем принимать — пока лишь подсознательно и с многочисленными откатами назад из-за отсталости нашей культуры — иное определение существования. Идею, что мы никогда не сможем ничего понять о сути бытия. И если рационализм — это путь к гибели, о то иррационализм вполне может оказаться путем к жизни… по крайней мере пока он не докажет обратное.