Противостояние. Том II

Кинг Стивен

Дружный раскат смеха.

Люси притянула Ларри к себе за шею и прошептала ему на ухо:

— Чего ему бояться? Он такой непосредственный!

Ларри кивнул.

— Но если вы проявите терпение, я уж как-нибудь с этим справлюсь, — сказал Стю.

Снова аплодисменты. Эта толпа аплодировала бы заявлению Никсона об отставке и попросила бы его сыграть на бис на пианино, подумал Ларри.

— Прежде всего я должен объяснить все насчет организационного комитета и как я вообще оказался тут, — продолжал Стю. — Нас было семеро — тех, кто решил устроить это собрание, чтобы мы смогли как-то организоваться. Нам нужно много чего сделать, и я хотел бы представить вам сейчас каждого члена нашего комитета, надеюсь, у вас

осталось немного аплодисментов и для них, потому что они все работали над той повесткой дня, которую вы держите в руках. Первая — мисс Фрэнсис Голдсмит. Встань, Фрэнни, и дай веем посмотреть, как ты выглядишь в своем платье.

Фрэн встала. На ней было милое светло-зеленое платье и скромная нитка жемчуга, которая в прежние дни могла стоить около двух тысяч долларов. Ей громко зааплодировали, и аплодисменты сопровождались несколькими одобрительными свистками.

Сильно покраснев, Фрэн села на место, и, не дав аплодисментам окончательно стихнуть, Стю продолжал:

— Мистер Глен Бейтман из Вудсвилла, штат Нью-Хэмпшир.

Глен встал, и все захлопали ему. Он изобразил пальцами обеих рук V-образные знаки, и толпа ответила одобрительным ревом.

Стю представил Ларри предпоследним; он поднялся с места, зная, что Люси улыбается ему, а потом все исчезло в захлестнувшей его теплой волне аплодисментов. Когда-то, подумал он, в другом мире устраивались концерты, и такие аплодисменты приберегались под занавес для коротенькой ерундовой песенки под названием «Детка, по душе ли тебе твой парень?». Но эти были дороже. Он стоял всего секунду, но ему показалось — гораздо дольше. Он понял, что не откажется от своего избрания.

Последним Стю представил Ника, и тот сорвал самые долгие и самые громкие аплодисменты.

Когда они стихли, Стю сказал:

— Этого нет в повестке дня, но мне бы хотелось, чтобы мы для начала спели Национальный гимн. Я думаю, ребята, вы все помните слова и мелодию.

По залу прокатился громкий шелестящий звук, когда все поднялись со своих мест. Последовала пауза — каждый ждал, что начнет кто-то другой, а потом раздался нежный девичий голосок, спевший лишь первые три слова. Это был голос Фрэнни, но Ларри на мгновение показалось, что за ним слышится другой голос, его собственный, и дело происходит не в Боулдере, а в Вермонте, и сегодня Четвертое июля, и республике двести четырнадцать лет, а позади него в палатке лежит мертвая Рита со ртом, полным зеленой блевотины, и с бутылочкой из-под таблеток, зажатой в ее окоченевшей руке.

По всему его телу пробежали мурашки, и неожиданно он почувствовал, что за ними следит нечто, что, выражаясь словами из старой песенки, может видеть на многие и многие мили. Что-то жуткое, темное и враждебное. На одно лишь мгновение он ощутил непреодолимое желание бежать отсюда, из этого места — просто бежать куда глаза глядят, не останавливаясь. То, что они делают здесь, не игра. Это серьезное дело, смертельная затея. А может, и похуже.

Потом вступили другие голоса, и Люси пела, держа его за руку и плача, и остальные тоже плакали — почти все; плакали о том, что было утрачено, оставив в их душах неизбывную боль, об исчезнувшей американской мечте, воплотившейся в огромных запасах бензина и в сверкавших хромом автомобилях, о том, что все это осталось за последней чертой, — и неожиданно его память воскресила не Риту, лежавшую мертвой в палатке, а его самого с матерью на стадионе «Янки». Было это 29 сентября. «Янки» лишь на полторы игры отставали от «Ред Сокс», и еще ничего не было потеряно. Пятьдесят пять тысяч людей на стадионе поднялись на ноги, игроки стояли на поле, прижав кепки к груди, Гидри — на пятачке, Рики Хендерсон — в левом углу поля, пурпуром светились неоновые буквы и эмблемы, выхватывая из темноты ночных мотыльков и мошкару, и вокруг них был Нью-Йорк, бурлящий город ночи и огней.

Ларри запел вместе со всеми,

и когда гимн был допет до конца и снова раздались аплодисменты, он сам тоже заплакал. Рита исчезла. Элис Андервуд исчезла. Нью-Йорк исчез. Исчезла Америка. И даже если они сумеют одолеть Рэндалла Флагга, что бы они ни создали в дальнейшем, это все равно не будет прежним миром темных улиц и ярких надежд.

Обливаясь потом под яркими аварийными лампами, Стю огласил первые пункты повестки: чтение и утверждение конституции и билля о правах. Пение гимна произвело на него глубокое впечатление, и не на него одного. Половина людей в зале, если не больше, утирала слезы.

Никто не потребовал, чтобы эти документы и в самом деле были зачитаны (хотя по парламентскому регламенту они имели на это полное право), за что Стю был им чрезвычайно благодарен.

Чтец из него получился бы никудышный. «Читальная» часть каждого пункта была сразу одобрена гражданами Свободной Зоны. Поднялся Глен Бейтман и внес предложение принять оба документа в качестве основного закона Свободной Зоны.

Голос сзади произнес:

— Поддерживаю это!

— Внесено и поддержано, — сказал Стю. — Те, кто за, скажите «да».

— ДА! — взметнулось аж до самого потолка.

Коджак, мирно спавший возле кресла Глена, поднял голову, поморгал, а потом снова положил морду на лапы. Мгновение спустя он опять поднял голову, когда толпа разразилась громовыми аплодисментами. Им нравится голосовать, подумал Стю. Это заставляет их чувствовать себя так, словно они снова управляют чем-то. Господи, как же им нужно это чувство! Как оно необходимо нам всем!

Справившись со вступительной частью, Стю ощутил, как его мышцы постепенно напрягаются. Теперь посмотрим, подумал он, ждут ли нас какие-нибудь поганенькие сюрпризы.

— Третьим пунктом нашей повестки значится… — начал он, но тут ему снова пришлось прочистить горло. Микрофон многократно усилил этот звук, заставив его еще больше вспотеть. Фрэн спокойно смотрела на него и кивала, чтобы он продолжал. — …Значится вопрос: «Выяснить, выдвинет и утвердит ли Свободная Зона состав правительства из семи представителен сообщества». То есть…

— Господин председатель? Господин председатель!

Стю оторвал взгляд от своих шпаргалок и ощутил настоящий приступ страха, сопровождавшийся чем-то вроде дурного предчувствия. Это вмешался Гарольд Лодер. Гарольд был одет в костюм с галстуком, аккуратно причесан и стоял где-то в середине центрального прохода. Как-то Глен признался, что оппозиция, как ему иногда кажется, может сплотиться вокруг Гарольда. Но чтобы так скоро? Он надеялся, что нет. На мгновение ему в голову пришла дикая мысль — не давать слова Гарольду, но… И Ник, и Глен — оба предупреждали его, какими опасностями чревата ситуация, если хоть какая-то часть всего мероприятия покажется отрепетированным спектаклем. Он подумал, не ошибался ли он, когда решил, что Гарольд открыл чистую страницу в своей жизни. Похоже, он выяснит это прямо здесь и сейчас.

— Слово предоставляется Гарольду Лодеру.

Шеи у всех вытянулись и головы повернулись, чтобы получше рассмотреть Гарольда.

— Я хотел бы предложить преобразовать организационный комитет в постоянный комитет In toto. [5] Если, конечно, члены комитета не возражают.

Гарольд сел на место.

Последовала секунда тишины. В мозгу Стю пронеслась безумная мысль: «Тото? Тото?.. Не так ли звали собаку в „Волшебнике из Страны Оз“?»

5

In toto — целиком (лат). — Примеч. ред.