Пружина для мышеловки
Шрифт:
– Молчит, – вздохнул Шурик.
– А состояние?
– Да хреновое состояние. Врачи говорят, что спасти вряд ли удастся. Каждый день к нему хожу, все без толку. А он все хуже и хуже. Говорят, максимум – неделя осталась.
В субботу с утра я достал листок, на котором записал данные, продиктованные мне Юлиным отцом, и начал звонить. Человек, когда-то давно давший указание поставить Юрия Забелина в самое начало очереди на квартиру, был жив, но контакту, как выяснилось, недоступен: он уже четыре года лежал полностью парализованный после инсульта. Но его жена разрешила мне приехать и задать несколько вопросов.
– Я попробую сама ответить, я была более или менее в курсе дел мужа, – сказала она.
Юля оказалась жуткой засоней, и в десять утра, когда я уже готов был уезжать, еще сладко спала. Пришлось
– Я уезжаю. Ты тут одна справишься?
Она проснулась мгновенно и уставилась на меня затуманенными глазами.
– А ты куда? По работе?
– Нет. Я все еще вожусь с остатками дела Андрея.
– Можно мне с тобой?
– Можно, только собирайся быстро. Я обещал быть через час.
– Я мигом!
Уж насколько крепко и долго Юля спала, настолько быстро она умылась, оделась и даже успела застелить постель. Выхватив из холодильника две упаковки йогурта, она бросила их в сумку, туда же сунула чайную ложечку и выскочила в прихожую:
– Всё, я готова.
На все про все – десять минут. Фантастика!
– А завтрак?
– В машине йогурт съем.
– А кофе?
– Мне не нужно взбадриваться, я хорошо выспалась. Ну чего, поехали?
Я радостно засмеялся и поцеловал ее.
– Поехали.
Ехать нужно было за город, интересующий меня человек по фамилии Куркин круглый год находился на даче. В общем, я примерно представлял себе ситуацию: парализованный старик в стандартной городской квартире – не самый удобный вариант, и куда лучше, если он пребывает на теплой отапливаемой даче. Дети и внуки заняты своей сложной и разнообразной жизнью, ухаживать за стариком им неохота, да и некогда, вот и спихнули деда подальше, а с ним вместе и бабку.
Но я ошибся. Все оказалось не так.
Анна Андреевна Куркина, дородная и все еще красивая женщина лет семидесяти или около того, была полна сил и энергии. Несмотря на то, что зима только-только закончилась, я видел, что просторный участок был ухоженным, возделанным, по периметру стояли кусты смородины и крыжовника, а яблони выглядели здоровыми. И дом был отнюдь не «скворечником», который обычные рядовые дачники притыкали на жалких шести сотках, а большим, двухэтажным, с верандой и мансардой.
Внутри, однако, все говорило о более чем скромном финансовом положении хозяев. Старая мебель, старые занавески, старая, хотя и отмытая до блеска, клеенка на прямоугольном столе, скрипучие половицы, окна, из которых нещадно дует. Стерильная чистота и идеальный порядок не могут скрыть разрушений, давно требующих ремонта.
Анна Андреевна усадила нас за стол.
– Так что вы хотели узнать?
– В конце семидесятых годов по протекции вашего мужа одному человеку была предоставлена новая квартира. Мне… нам, – поправился я, бросив взгляд на Юлю, – хотелось бы выяснить, почему. Вероятно, ваш муж покровительствовал этому человеку, и нам нужны подробности. Вы что-нибудь знаете об этом?
Куркина помрачнела, глаза ее стали печальными.
– Вы говорите о Юре? О Юре Забелине?
Ого, вот это память! Муж Анны Андреевны, Владимир Семенович Куркин, в конце семидесятых работал в Моссовете и курировал жилищные вопросы. Надо полагать, властью своей он пользовался на все сто, а то и двести процентов, то есть раздавал дефицитное жилье нужным людям, так неужели Анна Андреевна помнит каждого?
– Да, именно о Забелине. Почему ему дали квартиру?
– Потому что… А, ладно, это уже не имеет значения.
У Куркиных была дочь, единственная и горячо любимая, но, к сожалению, не вполне здоровая. На языке медиков ее диагноз звучал: олигофрения в степени легкой дебильности. В школе девочка училась с огромным трудом, родителям неоднократно предлагали перевести ее в спецшколу для детей с задержкой развития, но Куркины не соглашались. Как это можно: признаться, что твой ребенок умственно неполноценный? Владимир Семенович пользовался своей властью, чтобы к Танечке в школе относились «по-особенному», то есть не вызывали к доске, не предупредив родителей хотя бы несколько дней, чтобы Анна Андреевна успела подготовить девочку и заставить ее вызубрить ответ наизусть. К контрольным начинали готовиться за месяц. Зубрить Таня не любила, и учиться тоже не любила, поэтому новые квартиры получили директор школы, завуч и классный руководитель, остальным учителям
Однажды домой к Куркиным пришел приятный молодой человек, Юра Забелин, который работал оперуполномоченным по преступлениям, совершенным несовершеннолетними, и рассказал, что Таню Куркину он буквально «снял» с иностранца, который уже заплатил ей деньги. Иными словами, Танечка занималась проституцией. Вот они, деньги, изъятые у девушки, – пятьдесят дойчмарок. К тому времени Таня с грехом пополам закончила школу и получила аттестат, который стоил ее отцу еще одной однокомнатной квартиры для сына директора школы. Ни о каком институте даже речи не было, равно как и о работе. На любой работе Танина умственная недостаточность моментально стала бы очевидной, а Владимир Семенович огласки не хотел. Он считал Танину болезнь позором, как считали в те времена позором любое психическое отклонение. Тане исполнилось восемнадцать, и хотя уголовной ответственности за проституцию в нашей стране тогда не было, ее можно было привлекать и наказывать в административном порядке. Например, посадить в камеру на тридцать суток и заставить мести улицы. И заодно отцу на работу сообщить. У ответственного работника Моссовета, члена партии, члена бюро горкома, – дочь проститутка, да еще валютная. Нет, это категорически недопустимо. И Юра Забелин такие вещи очень хорошо понимал. Он не хотел портить карьеру Владимиру Семеновичу, поэтому протокол оформлять не стал, писать в Моссовет тоже не стал, а просто пришел к родителям и по-человечески предупредил, что за дочкой надо смотреть получше. Больше он не сможет помогать Тане и прикрывать ее. Оказывается, Юра давно уже знает о Таниных «подвигах», многократно ловил ее за занятием проституцией, потому что занимался несовершеннолетними, но всегда с пониманием относился к высокой должности Таниного папы и спускал дело на тормозах, но теперь Тане исполнилось восемнадцать и заниматься ею будут совсем другие сотрудники. В этот раз девушке повезло, что Юра участвовал в общегородском рейде по предупреждению молодежной преступности и что она попалась именно ему, но на такие удачи в дальнейшем рассчитывать не приходится. Так что, дорогие родители, уж будьте так любезны, примите меру к тому, чтобы Таня вела себя, как говорится, «в рамочках».
Понятно, что потом был жуткий скандал, Владимир Семенович кричал на Таню и страшно бранился, Таня плакала и уверяла, что ничего такого не было, и иностранца никакого не было, и денег она ни у кого не брала. Отец тыкал ей в нос пятидесятимарочной купюрой, Таня же твердила, что видит ее впервые. Но кто ж ей поверит! Родители знали, что девочка мало того, что «слаба на передок», так и соврет – недорого возьмет.
Спустя несколько недель Забелин появился снова, озабоченный и расстроенный. Пышнотелая и хорошо одетая (папа-то при должности и возможностях) Таня продолжала резвиться в «Интуристе» и снова попалась. На этот раз сотрудники милиции проявили принципиальность, и Таню спасло только чудо: она, хоть и недалекого ума, но сообразила назвать имя Забелина, дескать, позвоните ему, он меня знает. Позвонили. Юра тут же примчался, долго уговаривал поймавших Таню оперативников, принес им три бутылки хорошего коньяку и Таню вызволил, предварительно убедившись, что протокол уничтожен. Конечно же, снова был скандал, и снова Таня все отрицала, и ей снова не поверили.
Благодарность Владимира Семеновича и Анны Андреевны не знала границ. Вернее, границы были, они расширились до размеров двухкомнатной квартиры, которую Моссовет выделил для ГУВД Москвы целевым порядком: для стоящего в очереди на улучшение жилищных условий Юрия Забелина. С очередью, в которой Забелин вовсе даже и не стоял, Куркин тоже вопрос решил. А Таню быстренько услали к дальним родственникам в сельскую местность подальше от Москвы. Через несколько лет она начала пить, к тридцати годам спилась окончательно, хороводилась с какими-то вечно пьяными мужиками, один из которых в ходе обоюдной ссоры Таню Куркину зарубил топором.