Пружина для мышеловки
Шрифт:
Она была единственной дочерью, внуков родителям своим не подарила, и к старости супруги Куркины остались совсем одни. Пенсия у обоих по нынешним меркам небольшая, Владимир Семенович тяжело болен, и они перебрались на дачу, чтобы сдавать городскую квартиру и на эти деньги жить более или менее достойно.
Вот такая история…
– А зачем вам это? – спросила Анна Андреевна. – Что прошлое ворошить…
– Дело в том, что Юрий Петрович Забелин убит, и следствие восстанавливает всю его жизнь, чтобы понять, были ли у него враги, – туманно ответил я.
Это было не совсем правдой, но и не совсем ложью. Я подозревал, что Таня Куркина, хоть и была действительно распущенной и сексуально озабоченной, но проституцией, тем более валютной, на самом деле не занималась и что бумажка
По второму адресу, у Митрохина, нас ждали к двум часам. И история, которые мы с Юлей там услышали, была до боли похожа на историю Куркиных, только рассказывал ее сам Митрохин, восьмидесятипятилетний трясущийся полуслепой одинокий старик, доживающий свои дни в компании с более молодым и здоровым, но тоже одиноким родственником и двумя попугаями. У Митрохина и его жены долго не было детей, наконец судьба смилостивилась, послала мальчика, когда оба были уже немолоды. Над своим поздним первенцем родители тряслись, баловали, ему ни в чем не было отказа. Мальчик вырос проблемным, папу с мамой слушался плохо и, кроме того, был патологически лжив. Однажды к Митрохиным домой пришел славный молодой человек, Вячеслав Ситников, и рассказал ужасную историю. Он как представитель горкома комсомола, курирующий органы милиции, участвовал вместе с оперативниками в рейде по выявлению и предупреждению молодежной преступности. Возле валютного магазина «Березка» им лично был задержан комсомолец Алексей Митрохин в тот момент, когда пытался купить у некоего гражданина доллары США, то есть нарушал статью уголовного кодекса о правилах валютных операций. Статья была серьезной, предусматривающей лишение свободы, а в особо тяжких случаях – смертную казнь.
Дальше все было так, как и у Куркиных. Отец страшно кричал и порывался выпороть девятнадцатилетнего сына ремнем, Алексей клялся и божился, что никакой валюты в руках не держал, да, он был возле «Березки», да, его поймали, но валюту ему подбросили злые менты. Разумеется, родители, зная лживость своего отпрыска, ему не поверили. А Ситникову поверили, и папа-Митрохин был так ему признателен за то, что уберег сына от скамьи подсудимых! Признательность выразилась в скором продвижении Ситникова на хорошую должность в Министерстве тяжелой промышленности, где сам Митрохин занимал отнюдь не маленькую должность.
В отличие от папы, сын не умел быть благодарным, с началом перестройки занялся частнопредпринимательской деятельностью, быстро разбогател и уехал за границу, оставив престарелых родителей в Москве и никак им не помогая. Вскоре жена Митрохина умерла, и он остался коротать старость в одиночестве. Хорошо вот, брат двоюродный с ним живет, все не так скучно…
– Слушай, это они всю свою жизнь при помощи фальшивых улик выстроили, – сокрушалась Юля, когда мы возвращались домой.
– Похоже, что так. Забелин таким образом получил квартиру, хотя по жилищному законодательству права на это не имел, а ведь его еще и по службе кто-то здорово двинул. Наверняка он использовал тот же приемчик. Ситников тоже жилищные условия улучшил в тот период, перебрался из комнаты в коммуналке в отдельную квартиру, мне Аргунов рассказывал. Они, наверное, этот способ на поток поставили. Сперва жилье, потом карьера, потом машина… Бедняга Аргунов был пробным камнем, просто девушка Лена Шляхтина решила свести счеты с молодым человеком, который посмел ее не захотеть, и заставить его помучиться, пострадать. А Ситников увидел, как это сработало, воочию убедился, до какой степени люди боятся огласки, и решил использовать разыгранную в шутку комбинацию в своих интересах. Только у него не было доступа к нужной информации, и вот тут ему пригодился старый друг Юра Забелин, который занимался преступлениями и правонарушениями несовершеннолетних и мог точно сказать, у кого из высокопоставленных московских
По дороге мы заехали в магазин, накупили продуктов, потом дома долго и обстоятельно готовили обед, который в связи с поздним началом плавно перетек в ужин. Пока Юля разделывала сырую баранину, коты устроили за закрытой дверью кухни истерику, требовательно скреблись и мяукали жалобно и просительно. Но мы были тверды.
– А они не станут меня ненавидеть за то, что я им мяса не дала? – озабоченно спросила Юля.
– Не станут. Они привыкли. Это обычное дело: они просят мяса, а им не дают.
– Как у тебя сердце не разрывается, – вздохнула она, прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам.
– Я тоже привык.
– Ты жестокий.
– Нет, просто я хочу, чтобы мои звери были здоровыми.
– А если они не хотят быть здоровыми? Если они хотят быть счастливыми, и для этого им нужно есть мясо?
– Юль, я тоже хочу быть счастливым, и человек не может быть счастливым, если его животные болеют.
– А может, им нравится болеть. Они хотят есть мясо и болеть. А ты не спрашиваешь, чего они хотят, ты решаешь за них, таким образом, ты устраиваешь собственное счастье за счет своих котов, – сделала она вывод. – Нехорошо.
– Нехорошо, – согласился я. – Но я не знаю, как по-другому.
– И я не знаю, – призналась она. – Но я подумаю. Может, что-нибудь придумаю.
Я чистил картошку и думал о том, что ни с одной девушкой я не обсуждал проблемы счастья моих котов, потому что им это не было интересно. А с Юлей обсуждаю. И это делает меня таким счастливым, что невозможно передать.
Вячеслав Антонович Ситников знал, что все идет к концу. Он слабо разбирался в медицине и не очень понимал, что означают все эти бесконечные капельницы, переливание крови, искусственная вентиляция легких, температура, которую никак не удается сбить. Но он услышал, что говорили врачи у него в палате, когда думали, что он спит. Он действительно спал, но потом проснулся и лежал, не открывая глаз, а они не заметили. Теперь он знал точно, что все их усилия ни к чему не привели, процесс инфицирования продолжается, остановить его не удалось даже двумя повторными операциями, и ему осталось жить два-три дня. Если очень повезет – то четыре-пять, но не больше.
Каждый день приходит следователь и задает одни и те же вопросы: что произошло, почему Подрезкова в него стреляла. Ситников молчит, на вопросы не отвечает, потому что сказать правду он не может, а лгать боится, не знает, что говорила следователю Олеся. Да, он ошибся в ней, она не такая, какой он ее себе представлял, какую он любил, но ведь есть сын, и он не должен знать правду. И договориться с Олесей ему не удается. Они с Гришей проводят в больнице целые дни, сидят то у него в палате, то в коридоре, но стоит ей или сыну войти в палату – тут же следом входит кто-то из милицейских и стоит столбом. Слова не скажешь так, чтобы он не слышал. Ситников пытался отстоять свое право на приватные встречи с семьей, но эти милицейские долдонят одно и то же: в интересах следствия не положено, следователь запретил, пока не дадите показаний. Подрезкова – подследственная по тяжкому преступлению, вы – потерпевший, и никаких приватных переговоров между вами быть не может.
Сегодня впервые за много дней выглянуло солнце, и Вячеслав Антонович подумал, что скоро наступит лето, которого он уже не увидит. Как странно… Он привык планировать свою жизнь, причем планировать долгосрочно, на многие месяцы вперед. Уже в середине зимы он знал, где хочет провести летнюю часть отпуска, бронировал гостиницу и билеты, а едва вернувшись с отдыха, тут же начинал планировать и организовывать его зимнюю часть. Впервые за много лет он не строит планов на лето, потому что лета в его жизни уже не будет. Он очень слаб, то и дело проваливается в тяжелый сон, а проснувшись, первым делом начинает привычно перебирать предстоящие дела… и вдруг понимает, что не нужно. Не предстоит ему никаких дел, никаких деловых встреч и совещаний, к которым нужно готовиться, никаких поездок в служебные командировки. Ничего. Ничего уже не будет.