Прыжок над бездной
Шрифт:
– Меня не интересуют ваши объективные обстоятельства, – повысил голос Чайкин. – Либо проект будет готов через неделю, либо вы положите на стол заявление об уходе.
Когда за сотрудником закрылась дверь, Чайкин перевел усталые глаза на Балабанова:
– Что новенького, Андрюша?
Чайкин вышел из-за стола, сделал несколько шагов по кабинету, засмотрелся в окно. Там, не переставая, лил серый дождь, лил уже четвертые сутки подряд. Небо было тусклым, словно лицо Балабанова – усталое, измученное, с мешками под глазами.
– Отдохнул бы, брат, – сказал, не оборачиваясь, Чайкин. Ответ, впрочем, он предугадывал, поскольку делал свое предложение не в первый раз.
– Понимаешь, Христофорыч, – услышал он глуховатый голос Андрея, – со мной происходит то, что я назвал бы эффектом волчка.
– Что еще за волчок на нашу голову? – резко обернулся Чайкин.
– Пока тружусь, пока в движении, пока верчусь – я устойчив. Но стоит мне замедлить движение – и чувствую, что свалюсь, – сказал Андрей.
– Ну, это я и по себе, брат, знаю. Да еще время такое. Трудное время. Гитлер в Германии к власти пришел. Вон там какие дела творятся. Компартию загнал в подполье, к войне готовится. Нам важно выиграть гонку, не отстать. А у меня радость сегодня, – сказал Чайкин без всякого перехода. – От сына письмо получил.
Балабанов знал, что Сережа живет в Москве, работает в Центральной парашютной школе. Вообще-то в свою жизнь Чайкин впускал скупо, не делая исключения даже для Андрея, который стал его лучшим другом.
Раздался звонок – сигнал окончания рабочего дня. За тонкой стенкой было слышно, как, прощаясь, один за другим уходят сотрудники. Последней ушла, четко стуча каблучками, Ниночка. Казалось, она кого-то ждала, но так и не дождалась.
– Чем тебе не пара? – произнес Чайкин, прислушиваясь к затихающим шагам. – Девка боевая, красивая. Хочешь, сватом твоим буду?
– Сам сначала женись, потом других сватай, – посоветовал Балабанов.
– Один – ноль в твою пользу, – подытожил Чайкин. Он налил из крана воды в чайник, поставил его на электроплитку. Эти вечерние чаепития стали у них с некоторых пор ритуалом.
– Кости не ломит к непогоде? – спросил Александр Христофорович.
– К этому я притерпелся.
– Что ни говори, а славно тебя подремонтировали в клинике, – сказал Чайкин. – Я тогда, в Крутоярске, когда ты буквально с небес на грешную землю свалился, подумал: не жилец.
– А оказалось – жилец, да еще какой! – глаза Балабанова блеснули. – Христофорыч, включи меня в группу участников соревнований в Тушино!
– Шутки шутить?
– Какие тут шутки.
– Не пущу.
– Сам уеду.
– Запру, Андрюха.
– Убегу, не удержишь. Ты меня знаешь, Христофорыч!
– Да пойми ты, чертушка! Я… ну, в конце концов, я отвечаю за тебя, – не находя других аргументов, воскликнул Чайкин. – А если ты, не дай Бог, погибнешь или снова покалечишься? Я же себе этого вовек не прощу!
– Вся наша жизнь – борьба, Христофорыч. Сам знаешь, не мне эти слова принадлежат. А ты что, не рискуешь каждый раз на испытаниях новых типов парашютов? Сам ведь прыгнуть норовишь.
– Ну, задал ты мне задачу… – Александр Христофорович наконец обратил внимание на неистовствующий чайник, выдернул из гнезда электрошнур, заварил крутой чай. – А с физикой-то как у тебя дела?
– Идут помаленьку. Скоро сессия, вернусь из Тушино – экзамены сдавать буду. Да ты мне зубы не заговаривай, Христофорыч, прямо говори: отпустишь добром или я своим ходом поеду?
– Езжай, прах тебя побери, – беззлобно выругался Чайкин. – Все равно, тебя и арканом не удержишь.
– Давно бы так. А то разбушевался… Бюрократ. Давай чай наливай.
Александр Христофорович достал из тумбочки две чашки, выставил их на стол.
– А может, ты и прав по-своему, – сказал он больше для своего успокоения. – Конструктор, в конце концов, должен отвечать за свой проект, я всегда так считал.
Москва оглушила Балабанова суетой, суматошностью. Ритм жизни показался здесь Андрею каким-то заполошным, нервным, не то что в Ленинграде.
Хотя стояло только начало августа, в столице чувствовалась осень. Частенько шли дожди, над крышами стлался холодный туман.
От КБ, в котором работал Балабанов, приехала довольно представительная группа. Специалисты-конструкторы, инженеры волновались – их продукция будет испытываться, как говорится, в полевых условиях, да еще в серийном масштабе.
Разместили ленинградцев хоть и в заштатной гостинице, зато неподалеку от Тушинского аэродрома. Поговаривали, что в соревнованиях будут участвовать представители более чем двадцати аэроклубов страны. Такого размаха воздушно-спортивных соревнований страна еще не знала!
Сам Александр Христофорович очень хотел приехать «посмотреть свою продукцию в деле», как он говорил, да и с сыном повидаться. Однако не сумел: в эти дни шел запуск нового образца в серию, и он дни и ночи проводил на опытном заводе.
До начала соревнований оставалось несколько дней, и Балабанов решил пойти посмотреть Тушино. Аэродром показался ему огромным. Оживленные группы людей ходили по полю, что-то обсуждали. Больше всего Андрея удивило, что среди них было немало женщин, тоже в летной форме.
Вдали стояли самолеты различных типов, но все свои, отечественные, и сердце Андрея забилось гордостью. «Покоряем воздушный океан, – подумал он. – Есть в этом деле и моя частица, пусть небольшая». Предъявив на входе пропуск участника соревнований, Балабанов долго бродил по летному полю, рассматривал постройки-времянки, разметки для прыжков на точность приземления. Прошло несколько часов, он устал и проголодался. В Тушино ни столовой, ни хотя бы кафе не оказалось, и он отправился в центр. А в голове все еще царила предпраздничная суматоха огромного летного поля. Да, именно предпраздничная! Ощущением праздника было насыщено все – яркие лозунги и транспаранты, веселые молодые лица, улыбки. Не раздумывая, Балабанов свернул в кафе, расположенное в подвальчике. Поскольку началось обеденное время, все места были заняты. Весело щебетали стайки продавщиц из окрестных магазинов, немало народу было в летной форме.