Прыжок над бездной
Шрифт:
Голохвастов ухмыльнулся:
– С неба?
– Угадал, Алексей Иванович, – произнес архимандрит. – Одначе не время сейчас шутки шутить.
С этими словами он бережно расправил бересту и положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.
– Кто он, благодетель наш? – воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.
Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул:
– Может, выдумка вражья? – покачал головой князь Голохвастов. – Подкинули нам, чтобы с толку сбить.
– Либо отряд наш на растерзание выманить, – вздохнул тяжко Долгоруков.
– За истинность послания ручаюсь, – отрезал архимандрит.
– Много берешь на себя, отче, – взорвался Алексей Иванович. Он был норова вспыльчивого. – Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.
– Не будем, воеводы, время терять, – тихо произнес Иоасаф.
– Что-то таишь ты, не договариваешь, отче, – покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. – Бог тебе судья. Ты к Нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?
– Немедля вылазку.
– Куда? – спросил Голохвастов.
– В Терентьевскую рощу, лучшими силами, – твердо сказал архимандрит. – Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.
Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.
– Да почему, князь? – с досадой спросил архимандрит.
– Риск зело велик, – пояснил воевода. – Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками!
– Не рискнем – удачи не увидим, – стоял на своем архимандрит.
– Дозвольте слово молвить, – произнес неожиданно ратник, о котором в пылу спора все успели позабыть.
– Говори, – велел Долгоруков.
– Мы разобьем Трещеру и без вылазки.
– Это как же? – поинтересовался князь.
– Знаем ведь, где она теперь, Трещера окаянная. Из затинных пищалей ахнем по ней – и вся недолга.
– Ох, темнота, темнота, – покачал головой князь. – Да ведь Терентьевская роща со стен не видна. Ты это разумеешь?
Ратник шагнул к столу.
– Разумею, князь, – смело произнес он. – Одначе мы умеем теперь наводить пушку и палить по цели невидимой, только знать надобно, в каком месте она располагается.
– Это кто – мы? – спросил второй князь.
– Пушкари, – пожал плечами ратник.
Долгоруков нахмурился:
– Кто научил?
– Аникей Багров.
– Да разве сие возможно – палить по цели невидимой? – повысил голос князь Долгоруков. – Стреляете в белый свет, как в копеечку. А у нас ядер, пороху не хватает. Может, он – лазутчик польский, Аникей Багров?
– Кто дозволил ему с пушкарями дело иметь? – вступил в разговор другой воевода.
– Знаю я хорошо Аникушку Багрова, – погладил бороду архимандрит.
Долгоруков перевел взгляд на Иоасафа.
– Наш Багров, Троице-Сергиевый, – снова погладил бороду архимандрит. – Столярную работу для обители делал. Придумал, как мужикам бревна легче таскать…
– Слышал про сие, – подтвердил Долгоруков. – Ладно, ежели ручаешься за него – действуйте. А ты передай пушкарям, – повернулся он к ратнику. – Трещеру не подавите – головы всем поотрываю. Ступай с ним, отче.
В другое время архимандрит вспылил бы: еще потягаться, чья власть в крепости выше – духовная либо светская? Но теперь не до тяжб было – каждая минута промедления могла дорого обойтись. Иоасаф не смирился, но решил отложить спор до лучших времен.
Когда архимандрит и ратник подошли к двери, снаружи послышался шум, дверь приотворилась.
Воеводы переглянулись.
– Что там? – крикнул Долгоруков.
– Посланца от поляков привели, – доложил стражник с алебардой, появившийся в дверном проеме.
– Веди, – велел князь.
В гридницу вошел человек с бегающими глазками, в туго подпоясанной поддевке.
– Толмача, – подал голос Голохвастов.
– Не надо. Я по-русски говорю, – произнес посланец и достал из-за пазухи письмо. Говорил он чисто, без всякого акцента.
Архимандрит, который не успел уйти, присел на краешек скамьи, решив узнать, с чем пожаловал посланец. Глаза Иоасафа загорелись ненавистью: он догадывался, что это перебежчик.
– А скажи-ка, кто ты таков… – начал князь Алексей Иванович.
– Погоди, – бесцеремонно оборвал его Долгоруков и обратился к посланцу: – Читай, что там у тебя, да поживее!
– Послание от гетмана Сапеги и пана Лисовского!..
– Пропусти начало, – перебил нетерпеливо князь Долгоруков. – Главное читай!
– «Пишет к вам, милуя и жалуя вас, – продолжал посланец, заметно сбавив тон. – И предлагаем покориться и сдать крепость…»
Иоасаф усмехнулся:
– Губа не дура.
– «…Если же не сдадите сами, – читал далее посланец, – то знайте, что не затем мы пришли, чтобы, не взяв монастыря, прочь уйти. К тому же сами знаете, сколько городов ваших московских взяли. – В этом месте посланец возвысил голос. – И столица ваша Москва… в осаде… Помилуйте сами себя. Если поступите так, будет милость и ласка к вам. Не предавайте себя лютой и безвременной смерти. А мы царским словом заверяем, что не только наместниками в крепости останетесь, но и многие другие города и села в вотчину вам пожаловано будет. Если же не покоритесь, все умрут злою смертью», – закончил посланец и опустил бумагу.
Глаза Долгорукова налились кровью:
– Все?
– Есть еще одно послание…
– Читай.
– Оно архимандриту Иоасафу.
– Вот он, счастливый случай, – усмехнулся князь, – и архимандрит как раз тут, – указал он кивком.
Посланец развернул второй свиток и начал:
– «А ты, святитель Божий, старейшина монахов, архимандрит Иоасаф, вспомни пожалования царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, какой милостью и лаской он вас, монахов, богато жаловал. А вы забыли сына его царя Дмитрия Ивановича. Отворите крепость без всякой крови, иначе всех перебьем». И еще здесь…