Психологизм русской классической литературы
Шрифт:
Однако в дальнейшем движении романа неожиданно оказывается, что это решение, как и некоторые другие, тоже основанные на теории разумного эгоизма, было тем не менее ошибочным в конечном счете. В этих сюжетных ходах воплощается еще одна важная грань проблематики «Что делать?»: между разумом и жизнью вполне возможна гармония, но натура, жизнь не рационалистичны, они шире и глубже. Герои Чернышевского в разной степени приближаются к пониманию этого, и драматические ситуации в романе – зачастую прямое следствие слишком рационального расчета, чрезмерного доверия героев к теории.
При всех обстоятельствах писателю важно показать, что его герои – не сухие, расчетливые прагматики, а нормальные люди, живущие богатой и насыщенной эмоциональной жизнью: в ней есть место и любви, и страданию, и дружбе, и поэзии, и наслаждению.
Эти содержательные задачи и определили общие принципы психологизма в романе Чернышевского. Одним из таких принципов стала аналитичность. Писателю важно было наглядно показать, что стоит за словами и поступками героев, проследить истоки и мотивы их деятельности, дойти в психологическом анализе до идейно-нравственных основ, управляющих поведением личности. Анализ становится особенно подробным в ключевых сценах и эпизодах, когда в душах героев с наибольшей четкостью проявляются те чувства и мысли, которые дороги автору. Так, чрезвычайно подробно изображено в романе состояние Веры Павловны после разговора с Лопуховым. о его «невесте»: Верочке «странно», что они так неожиданно стали близки с Лопуховым; странно, что мысли, высказанные им, так точно совпали с теми, что она сама передумала и перечувствовала, – а автор замечает, что это вовсе не странно, что эти идеи носятся в воздухе: «Теперь, Верочка, не трудно набраться таких мыслей, какие у тебя. Но другие не принимают их к сердцу, а ты приняла – это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется быть вольным и счастливым человеком!»
Автор в этом эпизоде не только объясняет причины внутреннего состояния Верочки, но и идет дальше в психологическом анализе, говоря уже о том, о чем сама героиня не думает в этот момент, – на этом-то этапе анализа и выясняется одна из глубинных основ нравственности «новых людей»: «А вот что странно, Верочка, что есть такие же люди, у которых нет этого желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно, с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что от мысли о себе, о своем милом, о своей любви ты перешла к мыслям, что всем людям надобно быть счастливыми и что надо помогать этому скорее прийти... А я знаю, что это не странно, что это одно и натурально, одно и по-человечески; просто по-человечески: "Я чувствую радость и счастье" – значит: "мне хочется, чтобы все люди стали радостны и счастливы", – по-человечески, Верочка, эти обе мысли – одно».
Так уже в одной из первых подробных психологических сцен раскрывается еще скрытая от самой героини основа ее духовного развития – мысль о единстве и гармонии личного и общего. Психологический анализ оказывается здесь необходимой и очень естественной формой постановки и решения идейно-нравственных проблем, формой утверждения определенных моральных принципов.
Заметим, что в этой и в других сценах Чернышевский выделяет главное в переживании или потоке размышлений героя: в данном случае – естественную неразрывность в сознании Верочки мыслей о своем личном счастье и о счастье всеобщем. Причем именно естественность этой связи и важно подчеркнуть Чернышевскому прежде всего: то, о чем думает Верочка, что ей кажется странным, – «это не странно», а странно совсем другое – что есть люди, которым ее состояние покажется странным. Чернышевский акцентирует внимание читателя на том, что самой Верочке вовсе не удивительно от мыслей о своей любви перейти к мыслям о социальной справедливости. Здесь опять же подчеркнута одна из любимых мыслей Чернышевского: нравственные принципы «новых людей» соответствуют природе нормального, неиспорченного человека.
Психологический анализ в романе рационален, построен на логике, но это не делает психологию героев сухой и скучной, наоборот – позволяет проникнуть в более глубокие пласты душевной жизни, яснее увидеть богатство внутренних движений. Благодаря логическому проникновению в скрытые от самого человека области его душевной жизни внутренний мир героев предстает перед читателем многомерным. Парадоксально, но именно логический анализ мотивов и побуждений человека как раз и доказывает в романе Чернышевского, что не все в душе человека подчинено строгой логике, что разум и натура – все-таки разные вещи. Так, анализируя отношение Лопухова к Вере Павловне, Рахметов находит его вину в том, что он хотя бы в общем виде не подготовил ее к возможности полюбить кого-нибудь другого и тем самым заставил ее испытывать нравственные страдания. «Подготовлять вас к тому противоречило бы его выгодам, ведь подготовкою ослаблялось бы ваше сопротивление чувству, несогласному с его интересами... Вот мотив, по которому он оставил вас неподготовленною и подверг стольким страданиям», – говорит Рахметов. Самое любопытное, что Рахметов предваряет свой анализ следующим замечанием: «Конечно, он действовал бессознательно, но ведь натура и сказывается в таких вещах, которые делаются бессознательно». Лопухов не подозревал в себе этих мотивов, но ведь, кстати, и читатель не подозревал, не думал о столь глубокой психологической интерпретации поведения героя.
Такие неожиданные для читателя «ходы» в психологическом анализе не раз встречаются на страницах романа и в конце концов создают твердое впечатление, что психология человека вообще и героев романа в частности гораздо сложнее и тоньше, чем кажется на первый взгляд.
Стремление показать душевную жизнь человека в ее многосторонности, часто противоречивости, сложности и глубине стало в «Что делать?» принципом психологизма, уравновешивающим аналитичность в подходе к внутреннему миру. Чернышевскому важно показать, что разум вовсе не мешает чувству, что «новые люди» – люди нормальные, живые, стремящиеся к богатой и интересной внутренней жизни. Именно поэтому Чернышевский, отводя огромную роль изображению рациональных процессов в душевной жизни своих героев, все же не только не сосредоточен на них целиком, но и соблюдает известную пропорцию между изображением мыслей и чувств, осознанного и неосознанного. Поэтому в романе не редкость такие, например, психологические картины:
«Все накоплялись мелкие, почти забывающиеся впечатления от поступков Кирсанова, на которые никто другой не обратил бы внимания, которые ею самою почти не были видимы, а только предполагались, подозревались; медленно росла занимательность вопроса: почему он почти три года избегал ее? Медленно укреплялась мысль: такой человек не мог удалиться из-за мелочного самолюбия, которого в нем решительно, нет; и за всем этим, неизвестно к чему думающимся, еще смутнее и медленнее поднималась из немой глубины жизни в сознание мысль: почему ж я о нем думаю? что он такое для меня?
И вот однажды, после обеда, Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала, очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности... и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, и все растут, растут и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую? – и пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, – миг, и они побелели как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло Оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: "Милый мой, я люблю его", – и зарыдала».
Пожалуй, едва ли не впервые в русской литературе мы встречаемся со столь подробным, рельефным и художественно достоверным воспроизведением любовного чувства в его динамике. Одним из первых Чернышевский обратился и к подробному изображению подсознания; в приведенном отрывке воспроизведен один из тончайших моментов внутренней жизни человека: процесс перехода переживания из подсознания в область осознанного, или, по точному выражению Чернышевского, изображено, как мысль «поднималась из немой глубины жизни в сознание».
Чернышевский обнаруживает здесь незаурядное мастерство психологизма, воспроизводя средствами искусства чрезвычайно сложные для воссоздания, трудноуловимые психологические процессы. Вводятся слова и обороты, указывающие на двойственность, двуплановость внутренней жизни героини в данный момент, на неподконтрольность ее эмоционального мира сознанию: «неизвестно к чему думающимся», «еще смутнее и медленнее», «мысли склонялись» (т.е. как бы сами склонялись, помимо воли), «неизвестно почему, все чаще ей думалось» (здесь безличный оборот также подчеркивает помимовольное течение мыслей и возникновение представлений). Постепенность, естественная плавность психологического процесса запечатлены в самой синтаксической конструкции: последний абзац дан как цельный период, хотя по смыслу входящих в него частей мог быть разбит на несколько простых предложений. Нарастание переживания, постепенно усиливающаяся ясность и определенность чувства подчеркнуты повторами: «и думала, и думала... и думала», и «постепенно, постепенно», «все чаще и чаще», «и все растут, растут, и все сливаются»; той же цели служит и синтаксический параллелизм отдельных частей периода. Стоит обратить внимание и на то, как тонко использует Чернышевский внешние симптомы переживания: во-первых, они сами по себе расположены по нарастающей (сначала «немного побледнела, вспыхнула», в конце «огонь коснулся ее запылавших щек, – миг, и они побелели как снег») и своей контрастностью прекрасно передают внутреннюю борьбу и смуту; во-вторых, внешние приметы переживания используются в тот момент, когда Вера Павловна уже поняла, что любит Кирсанова, но еще не сказала себе этого даже мысленно: ей еще слишком страшно сказать «Я люблю его»; чтобы признаться в этом даже себе самой, ей нужна опора, поддержка, и, только скрыв лицо на плече мужа, она решается на признание. В тот же момент, когда она одна, ее душевная жизнь несловесна, хотя и вполне определенна, – поэтому для ее воспроизведения и применяются внешние, портретные детали.