Психологизм русской классической литературы
Шрифт:
Для того чтобы воссоздать внутренний мир героев во всем его многообразии, осветить все нюансы и подробности, требовался, естественно, достаточно большой объем психологического изображения. У Чернышевского нередко можно встретить психологический анализ, занимающий подряд две-три страницы, длинные и подробно выписанные внутренние монологи героев; к изображению душевной жизни с помощью разных художественных приемов автор прибегает часто и регулярно. Психологизм в романе становится бесспорной стилевой доминантой. Писатель не боится наскучить читателю длительным и подробным психологическим изображением, смело переключает интерес повествования с внешнего на внутреннее. Соотношение сюжетной динамики и психологического изображения решительно меняется в пользу второго; интересно и важно не столько то, что произошло с героями, сколько психологическая подоплека событий, внутреннее осмысление героями случившегося.
Мы находим в романе чрезвычайно богатую и развитую систему приемов, форм и способов психологического изображения. В первую очередь необходимо отметить, что Чернышевский широко применяет внутренние монологи как форму освоения и точной передачи психологических процессов. Этот прием оказывается у него очень гибким и внутренне совершенным. Разные по структуре типы внутренних монологов выполняют разные функции. В самой простой форме внутренний монолог просто передает читателю содержание и ход мыслей того или иного персонажа, отличаясь, впрочем, от авторского пересказа этих мыслей: одновременно воссоздается речевая манера данного героя, а следовательно, и его манера мышления, индивидуализируется внутренний мир, В этом случае само содержание мыслей персонажа достаточно его характеризует, поэтому чаще всего такой прием применяется для изображения таких героев, как, например, Марья Алексевна. «Какой умный, основательный, можно сказать, благородный молодой человек! – думает она о Лопухове. – Какие благоразумные правила внушает Верочке! И что значит ученый человек: ведь вот я то же самое стану говорить ей – не слушает, обижается: не могу я на нее потрафить, потому что не умею по-ученому говорить... Да, недаром говорится: ученье – свет, неученье – тьма. Как бы я-то воспитанная женщина была, разве бы то было, что теперь? Мужа бы в генералы произвела, по провиантской части место ему достала... Дом-то бы не такой состроила, как этот. Не одну бы тысячу душ купила» и т.д. Здесь душевные движения просты, внутренний мир как на ладони, и монологи такого типа лишь в редких случаях сопровождаются авторским комментарием.
Более сложную структуру имеют внутренние монологи, произносимые Лопуховым, Кирсановым, Верой Павловной. Здесь внутренний монолог воспроизводит сложную работу мысли; как правило, он логичен, а зачастую и рационально-аналитичен. Такие внутренние монологи используются для передачи психологических процессов в тот момент, когда герой обсуждает сам с собой какую-то сложную проблему. Эта форма изображения внутреннего мира принципиально важна в романе: ведь поиски решения той или иной жизненной коллизии прямо и непосредственно раскрывают нравственные основы личности, жизненные принципы и убеждения. Внутренние монологи этого типа обычно велики по объему. Типичным примером может служить двухстраничный внутренний монолог Лопухова о жертвах, отрывки из которого были приведены выше, в связи с теорией «разумного эгоизма».
Монологи этого типа уже гораздо чаще сопровождаются авторским комментарием, а иногда переходят в психологическое изображение от лица повествователя или при помощи несобственно-прямой речи. Происходит это потому, что душевная жизнь героев весьма сложна и с помощью внутреннего монолога можно воплотить лишь ту ее сторону, которая рационально осознана героем.
Близко к этому типу стоит внутренний монолог, содержащий в себе психологический самоанализ героя. Это также очень важная форма психологизма, ибо именно в ней практически воплощается один из главных нравственных принципов «новых людей», который Кирсанов сформулировал так: «Будь честен, то есть расчетлив», – в данном случае честен по отношению к самому себе. Однако такие внутренние монологи, как ни странно, не часто встречаются в романе: самоанализ подается, как правило, в формах несобственно-прямой речи или авторского повествования. Вероятно, эти формы позволяют одновременно с психологической рациональной рефлексией изобразить и другие стороны внутренней жизни героя, что избавляет самоанализ от излишней сухости и рационалистичности. Возможно, что дело еще и в том, что в самоанализе герои Чернышевского предельно строги к самим себе, даже излишне строги; в системе авторского повествования на это можно обратить внимание читателя, а в «чистом» внутреннем монологе – нет.
Видимо, по этим же причинам Чернышевский иногда прибегает к очень оригинальному приему: внутренний монолог-самоанализ подается не как реально состоявшийся, а лишь как возможный, гипотетический: «Если бы Кирсанов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил бы: "А как, однако же, верна теория: самому хочется сохранить свое спокойствие, возлежать на лаврах, а толкую о том, что, дескать, ты не имеешь права рисковать спокойствием женщины... Приятно человеку, как теоретику, наблюдать, какие штуки выкидывает его эгоизм на практике. Отступился от дела, чтобы не быть дураком и подлецом, и возликовал от этого, будто совершил геройский подвиг великодушного благородства; не поддаешься с первого слова зову, чтобы опять не хлопотать над собою и чтобы не лишиться этого сладкого ликования своим благородством, а эгоизм повертывает твои жесты так, что ты корчишь человека, упорствующего в благородном подвижничестве"».
Наконец, еще один тип внутреннего монолога необходимо отметить особо, поскольку в нем Чернышевскому удалось решить очень сложную художественную задачу: воссоздать не только движение мысли, но и эмоциональный настрой, процессы возникновения ассоциативных представлений, игру образов, – словом, воссоздать поток душевной жизни в его разнообразии и реальной сложности. Наиболее выразительный внутренний монолог такого типа – монолог Верочки в XVI главе второй части (он занимает почти две страницы, поэтому привожу его с купюрами):
«Хорошо ли я сделала, что заставила его зайти?..
И в какое трудное положение поставила я его!..
Боже мой, что со мной, бедной, будет? Есть одно средство, говорит он, – нет, мой милый, нет никакого средства.
Нет, есть средство, – вот оно: окно. Когда будет уже слишком тяжело, брошусь из него.
Какая я смешная: "когда будет слишком тяжело" – а теперь-то?
А когда бросишься в окно, как быстро, быстро полетишь... Нет, это хорошо...
Да, а потом? Будут все смотреть – голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи...
А в Париже бедные девушки задушаются чадом. Вот это хорошо, это очень, очень хорошо. А бросаться из окна нехорошо. А это хорошо.
Как они громко там говорят. Что они говорят? – Нет, ничего не слышно.
И я бы оставила ему записку, в которой бы все написала. Ведь я ему тогда сказала: "нынче день моего рождения". Какая смелая тогда я была...
Да, какие умные в Париже бедные девушки! А что же, разве я не буду умной? Вот как смешно будет: входят в комнату, ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? Где Верочка?..
Да, а ведь он будет жалеть. – Что ж, я ему оставлю записку...
...Ведь если я скажу, так и сделаю. Я не боюсь.
Да и чего тут бояться? ...Только вот подожду, какое это средство, про которое он говорит. Да нет, никакого нет. Это только так, он успокаивал меня.
Зачем это люди успокаивают?..
Что ж это он так говорит? Будто ему весело, такой веселый голос!
Неужели он в самом деле придумал средство?
Да нет, средства никакого нет.
А если бы он не придумал, разве был бы он веселый?
Что ж это он придумал?»
Здесь, пожалуй, в первую очередь важны не конкретные мысли Верочки, а то состояние напряженности, тревоги, смятения, почти отчаяния и в то же время надежды, которое мастерски воссоздано Чернышевским как с помощью воспроизведения мыслительного содержания внутреннего мира, так и в особенности изображением взволнованных интонаций, отрывочностью мыслей и представлений, непроизвольностью возникающих в воображении картин, самой синтаксической структурой внутреннего монолога, разбитого на короткие абзацы, которые по содержанию связаны друг с другом не логически, а ассоциативно. Поток внутренней жизни представлен в его реальной неупорядоченности: мысль движется кругами, по дороге перебиваемая воспоминаниями, представлениями, отвлеченными соображениями, реакциями на внешние раздражители и т.п. В результате картина внутреннего монолога получается очень яркой, впечатляющей, художественно убедительной.