Пулковский меридиан
Шрифт:
Небольшая группа обогнала Федченку и Зубкова почти в самых воротах.
— Да я же тебе совершенно точно говорю… — негромко донеслось до их ушей. — И сейчас он здесь… Уполномоченный СТО. Самим Ильичем прислан… Ну вот, не слыхал! Надо слышать… Да на путях Балтийской его вагон. Как зачем? Ты же видишь, что здесь творится?
Люди прошли. Григорий Федченко тронул локтем локоть Зубкова.
— Слышал? — тихонько проговорил он.
— Да вот если только попробовать… Уж там — не знаю, как он рассудит… — ответил Кирилл. — Но это прямой путь. Раз человек оттуда приехал… От Центрального Комитета, от Ленина… Чего ж нам еще?
Глава XV
КОМЕНДАНТ НЕКЛЮДОВ
На южном побережье Финского залива, почти прямо против острова Котлина и Кронштадта, есть возвышенность, с давних пор носящая веселое имя красной Горки. Берег, поднимающийся здесь отвесным обрывом на тридцатипятиметровую высоту, порос, как и везде в окрестностях, сосной, опирается на узкую полосу песчаного пляжа.
Тот, кто поднимется на Красную Горку, увидит сверху, — не насупротив, а правее, — низкий Котлин-остров, серую гладь Маркизовой Лужи за ним, над которой, кувыркаясь, кружатся чайки. Потом он, пожалуй, разглядит за Лебяжинскими лесами клубы дыма, вечно стоящие там, далеко вправо, над Питером, а перед собой за морем — синеву пологих лесистых возвышенностей финского берега. Оба пути с моря в Петроград, оба морских фарватера, северный и южный, а особенно южный, протянутся перед ним как на ладони.
Два века тому назад здесь было пусто или почти пусто. Рос лес, полный брусники; бродили осенью охотники за перелетной водяной дичью. В соседних деревнях — в Красной Горке, в Лебяжьем — жили лоцманы и рыбаки. Пустой обрыв над серым морем не был никому нужен: орудия тех времен стреляли на сотни метров. Можно было уставить все берега залива сплошным частоколом пушек, — в надлежащий миг вражеский флот, идущий на Санкт-Петербург, просто взял бы чуть-чуть мористее и прошел бы мимо.
В 1790 году на море недалеко от Красной Горки произошло сражение между русским и шведским флотами. Сосновые стволы побережья откликались на непривычно близкие тупые звуки выстрелов. Бежало гулкое эхо. Лоцманы и рыбаки, кто посмелее, выйдя покурить на берегу, смотрели, как круглые чугунные ядра взметывают водяные фонтаны, как падают подломленные мачты, как поднимаются над кораблями клубы дыма от стрельбы и пожаров.
Впрочем, когда несколько гранат случайно залетели на песок пляжа и лопнули здесь со странным гулким звуком, береговые жители всполошились. Они отрядили ребят прогнать деревенскую скотину подальше, в самую лесную глушь, на Катин луг, по тропинке, ведущей к деревне Мордовщине. Потом бой кончился. Шведы бежали к Выборгу…
Прошло много лет. Все было тихо. Потом пришел в пятьдесят четвертом году адмирал ее королевского величества сэр Нэпир, привел английский флот. Адмирал немного постоял в виду Кронштадта, но мины, впервые в истории изобретенные русским ученым Борисом Якоби, расставленные здесь под водой, рвались чересчур гулко. Адмирал испугался мин, поворотил обратно и снова скрылся в мерцающей дали. Высокие белые паруса, длинные хвосты дыма над паровыми судами растаяли на западе так же, как когда-то таяли во мгле красные дракары норманнов. Красная Горка ничего не опасалась. Деревенские, правда, угнали при первых отдаленных выстрелах своих коров и лошадей на тот же Катин луг, к большому Сюрьинскому болоту, но все обошлось благополучно.
А потом вдруг случилось неожиданное. Вскоре после несчастной русско-японской войны сюда приехали чисто одетые, говорливые инженеры, облазили и измерили древние приморские обрывы, пригнали целую армию землекопов, каменотесов, штукатуров, и на Красной Горке вырос форт.
Орудийные казематы насупились над морем. Жерла пушек ощетинились, смотря на север, на другой кронштадтский форт — Ино. Год за годом форт рос, менялся, обновлялся. Кирпич и камень казематов заменились бетоном, всюду загорелось электричество. Форт укрылся от нескромных взглядов с моря щетиной сеяного леса, зарылся в землю, начал притворяться, что его вовсе нет.
Да и то: в пятьдесят четвертом году снаряды пушек, стрелявших с берегов по английским передовым мателотам плюхались в воду в полуверсте от пляжа, а к 1917 году форт Красная Горка, если бы понадобилось, мог без всякого труда накрыть своими тяжелыми залпами не только лежащий под боком Кронштадт, но и чуть видный в тумане, на том берегу залива, финский веселый курорт — Териоки. Траектории его снарядов могли в любой миг образовать мощную арку над подступами к Питеру с моря. Любое судно, которое появилось бы на заливе, Красная Горка, призвав, если понадобится, себе на помощь Кронштадтскую крепость, могла в несколько секунд превратить в ничто. Тот, кто хотел овладеть Кронштадтом, неминуемо должен был теперь захватить или разрушить его форты: Ино, Красную Горку, Серую Лошадь. Тот, кто попытался бы утвердиться в Красной Горке, вынужден был бы спрашивать разрешения у Кронштадта. Дорога к Питеру, древний путь через Русь из Скандинавии в Византию, была заперта наново усовершенствованным надежным замком.
После революции, когда от бывшей Российской империи отделилась белая Финляндская республика, когда старая игрушечная граница между ними вдруг превратилась в рубеж двух миров, из крепкого кронштадтского замка выпала одна важная часть: форт Ино отошел к Финляндии.
На Красную Горку легла трудная задача: работать теперь за двоих. Охранять путь к Питеру с удвоенной энергией. Не дремать. Не спать. Знать, что враг отныне всегда маячит в пределах видимости. И тоже не спит.
K 1919 году Красная Горка продолжала нести свою почетную вахту на страже Петрограда. Ее гарнизон к этому времени насчитывал около двух тысяч человек, в значительной своей части набранных тут же под боком, из окрестных деревень, знакомых с местностью, и с фортом, и с морем.
Это было и хорошо и плохо. И плохим было это вот по какой причине.
В те дни и незадолго до того в Петрограде жило два или три десятка граждан, носивших фамилию, которая, будучи сама по себе ничуть не удивительной, обращала на себя внимание: она казалась взятой напрокат из романов Льва Толстого. «Неклюдов. Чёрт знает что такое! А почему не Онегин или не князь Серебряный?!»
Неклюдовых было много; почти все они являлись людьми состоятельными, и даже сановными. Один из них ведал оркестром графа Шереметьева, другой числился членом Государственной думы и директором Уральского общества по производству взрывчатых веществ. Был Неклюдов Петр Васильевич, сенатор, и Неклюдов Александр Иванович, врач, тот, что жил на Петроградской… Был даже такой Неклюдов, Михаил Сергеевич, около фамилии которого в тогдашних справочниках стояло одно единственное звание: «Балетоман». Но не он оказался в 1919 году комендантом кронштадтского форта Красная Горка.
Комендантом этой твердыни был Неклюдов — артиллерист и офицер, не так давно окончивший Михайловское артиллерийское училище на Симбирской улице в Петрограде. Все знавшие его отзывались о нем, как о человеке весьма «обязательном», приятном в обращении, вежливом, еще далеко не старом и, по слухам, неплохо знавшем свое разрушительное дело. Другие Неклюдовы, родственники, ставили ему в упрек одно единственное: он был «михайлоном», учился в том юнкерском, о котором другие юнкера отзывались, пренебрежительно пожимая плечами. «Михайлоны» в царской России числились людьми сомнительными, настроенными нелойяльно, чуть ли не «красными»: недаром из этого училища вышел когда-то известный народник Петр Лавров.
Вот почему никто не удивился, когда, сразу же после Октябрьской революции, Неклюдов сначала оказался «любимчиком солдатни», а затем, изменив «своим», стал на сторону большевиков и был назначен комендантом красного форта. Этого от него можно было ожидать!
Не случись революции, жизнь и данного Неклюдова, да и всех других, катилась бы как по маслу. У него были неплохие связи. Он был членом яхт-клуба и клуба теннисного; в теннисном у него была даже «рука»: Ванюша Макферсон, русский англичанин, сын известного Джона Джорджевича, владельца «Макферсоновской бумагопрядильной Заневской мануфактуры». С раннего детства играли они рядом на дачах в Мецикюле. Под влиянием Ванечки он даже ударился в «англоманию»: если были Неклюдовы балетоманы, почему же не быть одному из них и англоманом, чёрт возьми!