Пулковский меридиан
Шрифт:
Нечего говорить, что с такими связями и с такой фамилией этот ничем не примечательный человек мог считать свою будущую карьеру обеспеченной. Крупнейший адвокат Кандауров, известный фабрикант и биржевой делец, золотая голова, Николай Робертович Жерве, за дочерью которого он даже слегка ухаживал, вместе с Джонни, — кто-нибудь из них да протянул бы ему руку помощи… И революция, конечно, разразилась над ним, как гром. Все, решительно все надо было делать заново. Ну, что ж? Делать так делать!
На форту никто ничего твердого не мог сказать о его коменданте: да так, человек, как человек… Милое лицо: посередке — нос… Голубые глаза смотрят ласково и приветливо… С подчиненными очень вежлив, только что не за панибрата. Митинги посещает все решительно; приходит первым, уходит последним и, бывали случаи, даже удивляет присутствующих неожиданной горячностью боевых речей.
С тех пор как комендант этот пришел на Красную Горку, на форту мало-помалу, исподволь, начали сменяться командиры. Вновь являющиеся по странной игре судьбы почти все, как один, тоже были «михайлонами» в прошлом или по меньшей мере людьми, лично известными Неклюдову. Впрочем, что тут удивительного? В такое тревожное и неустановившееся время каждый предпочитал иметь подчиненным человека, за которого мог отвечать.
Как и других Неклюдовых, этого Неклюдова часто поддразнивали. То называли его Ростовым или Болконским, то спрашивали, когда он вернулся из Сибири… Один раз ему даже прислали на место домашней работницы девушку, которую, как на грех, звали Екатериной Масловой. Но он не сердился на такие беззлобные шутки. Он был очень, очень покладистым и удобным в общежитии человеком… За старых друзей он готов был итти в огонь и воду…
Красная Горка, судьба которой оказалась в те дни в руках удобного этого человека, лежит над самым берегом залива. К морю возвышенность обрывается круто. На юг, в сторону материка, она опускается пологой волной и переходит вскоре в сырую равнину, поросшую смешанным лесом, лиственным и хвойным.
Равнина раскинулась далеко. С юга, километрах в пятнадцати от побережья, тянется, то прерываясь, то вновь начиная громоздиться выше, длинная гряда холмов. Эта самая гряда несет на своих восточных отрогах Пулковскую обсерваторию и ее сад. С ее высот тринадцатого числа Вова Гамалей следил за тем, как ехал из города Женя Федченко. На той же гряде, но западней Красной Горки, расположена старая Копорская крепость. Опускаясь по этой гряде, Женин брат Вася несколькими днями позже вывел из копорской ловушки свой маленький мужественный отряд.
С гряды на равнину текут многочисленные лесные речки и ручьи. Две такие речонки — Рудица и Черная, — сливаясь вместе, образуют в глубоком тылу у Красной Горки и Серой Лошади болотистую речку со странным названием «Коваши».
Речка Коваши течет сначала на север, потом на запад. Минуя деревню Калище, она впадает в восточную бухту Копорского залива. Правый, северный, ее берег несколько выше, южный ниже. Благодаря этому она представляет собою более или менее сносную оборонительную позицию для частей, которые вздумали бы прикрывать узкую полосу прибрежья, опираясь тылом на район фортов и Ораниенбаума.
Весьма вероятно, что командиры красных частей, отступавших в этом направлении из Нарвского и Ямбургского районов, оставшись без связи и руководства со стороны высшего командования, каждый сам по себе, по своей личной десятиверстке или трехверстке, определили эту позицию как последнюю, на которой еще можно было и необходимо было задержаться. В это же самое время белые, не успевшие ни пополнить поредевшие за время наступления части, ни за две «победоносные» недели упорядочить и устроить свой тыл, начали выдыхаться раньше, чем речка Коваши была достигнута. Их порыв явно слабел.
Генерал Родзянко стал все кислее морщиться, когда штабные подхалимы пели ему славу за изобретение новой формы «разящей, подобно молнии, войны». Газетные корреспонденты, облепившие со всех сторон его «ставку», представители разных, — чёрт их разберет! — политических партий (само это слово вызывало у генерала оскомину!) судили и рядили обо всем, требовали «курьерской стратегии», «победы-экспресс», пока красные не успели опомниться.
Продвижение вперед! Продвижение вперед! Каждый лишний километр этого продвижения грозил теперь большими неприятностями. Правда, физиономии господ офицеров, от херувимообразных поручиков до бородачей, ветеранов четырнадцатого года, сияли, что ни день, все радужнее.
Правда, репортеры иностранных газет, вроде всевластного прощелыги Аркашки Гурманова, с каждым вечером удлиняли и удлиняли свои телеграммы в Лондон, в Париж, в Вашингтон: «Замученное большевиками население восторженно приветствует освободителей…» «Матч лидирует генерал Родзянко…» «Лидирует!» Вот дьяволы! Что он — футболист? Но это-то ничего, и это — к лучшему.
Худо то, что все это была чистейшая брехня. Никто его не приветствовал. Никакие «замученные» не появлялись. Кругом темнели все более пустые, все более полные красными солдатами враждебные темные леса. Угрюмые мужики молчаливо читали на бревенчатых стенах приказы Родзянки, В них он и клялся в любви к народу и по каждой мелочи грозил полевым судом. Люди читали эти слова и, не поднимая глаз, уходили прочь.
Приходилось в каждую деревню, по слезным мольбам господ помещиков, посылать команды. Они оседали по волостям, разлагались и разбегались, редели… А кругом мрачнели непроходимо-болотистые мшары, поднимались сырые леса… По речным поймам пели, правда, вешние соловьи; но как только потеплело, там же начали пересвистываться древним разбойным посвистом и «зеленые», — на все способные парни, сбежавшие из воинских частей… А за спиной — сомнительный эстонский тыл… А впереди — громада Петрограда.
«Напоминаю Вашему превосходительству, — назойливо твердил ему из Финляндии Юденич, — что в таком серьезном деле авантюризм недопустим… нельзя брать Петроград с нахрапу! Нужна осторожность!» А как будешь рекомендовать эту осторожность жадным, нетерпеливым, завидевшим добычу хищникам?
Вчера или третьего дня господин генерал вышел в Елизаветине на балкон дома. Мальчишка — любимчик этого юденичского соглядатая Трейфельда — увивался в садике возле Ксении Викторовны, роковой брюнетки, сестры милосердия из Манташевского госпиталя.