Пулковский меридиан
Шрифт:
Зарождались эти волны истории тогда, а тяжкая зыбь от них колебалась долгие десятилетия, то нарастая, то опадая, вплоть до наших дней. Но в то же время каждое из таких огромных событий дробилось на мириады крошечных, почти неразличимых простым глазом волоконцев жизни. Каждое, как из кирпичиков и клеток, складывалось из маленьких людских существований; каждое распадалось на множество страданий, радостей, жизней…
Все они путались, переплетались между собою. В малом, как небо в капле воды, отражалось великое. Огромное, как море из дождинок, сливалось из быстрых капель малого. Стало особенно трудно различить, где кончается то, что может интересовать
Девятнадцатого мая уполномоченный Совета Труда и Обороны прибыл в Петроград. В мандате, выданном ему за двое суток до этого, было написано:
«Совет Рабоче-Крестьянской Обороны командирует члена своего, члена Центрального Комитета Российской Коммунистической Партии, члена Президиума ВЦИК Советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов Иосифа Виссарионовича Сталина в Петроградский район и другие районы Западного фронта для принятия всех необходимых экстренных мер, в связи с создавшимся на Западном фронте положением.
Товарищу Сталину предоставляется право действовать именем Совета Обороны, отстранять и предавать суду Военно-Революционного Трибунала всех виновных должностных лиц…»
Содержались там и еще более широкие полномочия.
Те, кто подписывал этот мандат в Москве, считали командировку Сталина одним из решительных способов, которыми следовало помочь Петрофронту выйти из тупика, в каком он очутился.
Те, кому предстояло прочесть его в Петрограде, видели в нем страшную угрозу для их замыслов и планов. Партия, очевидно, теряла доверие к ним. Партия намерена была отныне жестко контролировать их дальнейшие действия. Центральный Комитет брал в свои руки рычаги, которыми доныне управляли они. Кто мог предугадать, к чему это поведет и чем кончится? Нужно было немедленно и незаметно (да, именно, главное — совершенно незаметно!) парировать удар, пока не поздно…
Опытные двурушники засуетились, заметались в подпольных потемках. Зашелестели листы лживых докладов, посыпались объяснительные записки, наполненные передержками, подсчетами и соображениями, не имевшими ничего общего с истиной. Стрекотали сотни «ремингтонов» и «ундервудов», сухо потрескивали равнодушные к правде арифмометры… Скорее, скорее! Как можно больше бреда, похожего на правду, умело подтасованных фактов, пустопорожних трескучих фраз, неверных цифр!.. Чем длиннее протянутся их колонки, тем легче будет еще раз сбить с толку представителя ЦК, еще раз обмануть Ленина, партию, ускользнуть от ответа, спрятаться в клубах ядовитого пустословия… Что-что, а это они умели!
И вдруг — новая тревога: уполномоченный ЦК и Совобороны не захотел получать информацию из третьих рук. Его твердым намерением было увидеть и узнать все собственными глазами, там, на местах… В воздухе запахло катастрофой.
Девятнадцатого числа Сталин прибыл в гостиницу «Астория», что против Исаакиевского собора в самом центре Питера, а двадцатого, назавтра, он был уже под Новгородом, в Старой Руссе, где стоял тогда ШТАЗАП, — так армейский телеграфный код приучил именовать штаб Западного фронта.
Здесь, возле спешно «поднятых» топографами трехверсток и десятиверсток, пестро разрисованных узорами цветных карандашей, в торопливой и тревожной стрекотне «морзянки», в басовом урчании телеграфных аппаратов Юза, в гундосом хныканье полевых телефонов, кричавших оттуда, с фронта: «Спасите! Погибаем! Беда, беда!», —
Как скрывать? Что?
В сводках питерского командования Родзянко неподвижно стоял за Нарвой и Лугой, а здесь, на штабных картах, он уже нависает над Гатчиной. Поди, скрой это!
Там, в Смольном, докладывали о ленивой перестрелке в поисках разведчиков за Попковой Горой; здесь представитель ЦК видит в лицо растерянных командиров, потерявших за два-три дня полки и бригады, слышит рассказы о частях, начальники которых бесследно исчезли неведомо куда, оставив солдат на собственный страх и риск биться, погибать, выходить из окружения… Разве такое затушуешь, утаишь?
Утаить и не удалось. Двадцать второго Сталин уехал в Гатчину; городок этот стоял уже почти на фронте. Мимо старого павловского дворца текла по шоссе река яростных, измученных, полураздетых, потерявших всякий воинский вид и последнюю веру бойцов. «Ну, куды ж теперь? Продали нас!»
В желтых казармах восемнадцатого века, под гордыми имперскими эмблемами и «арматами», кривовато ухмылялись, воздевали в театральном отчаянии руки «военспецы», что-то уж чересчур похожие на хорошеньких прапоров, на седоусых «штабсов» вчерашнего дня… Трудно было поверить, чтобы им хотелось кинуться к этой серой толпе, воззвать к ней, остановить ее, вернуть ей боевой порыв, восстановить красноармейскую дисциплину… Очень трудно поверить!
Двадцать пятого представитель Цека побывал в Кронштадте. Спорить нечего: тут крепче! Настороженные форты холодно уставились на серое море, «просматривая» его подозрительную даль. Корпуса кораблей колышутся у гранитной стенки берега, как вторая стальная стена. Матросы Балтики все те же: как в семнадцатом году, они смотрят ему прямо и твердо в глаза. Еще бы, он — из Москвы, от Цека, от Ленина! Удивительный взгляд у здешних людей: ложишься вечером спать, и все помнится что-то очень твердое, несомненное, тяжкое, большое, верное… Линкоры? «Севастополь»? «Олег»? Подумаешь и покачаешь головой: нет не «Олег», а плечи и лицо того старшины, который рапортовал утром, в орудийной башне «Андрея Первозванного», командиру эскадры… Да, это — народ!
За Кронштадтом последовал выезд на Карельский перешеек. И всюду было необходимо, никакому местному начальству не веря на слово, внедряться самому в самую гущу событий, доискиваться до глубоких корней неудач и ошибок, искать путей к их немедленному исправлению. Надлежало все вершить именем партии и по-партийному, именем Ильича, и так, как поступил бы сам Ильич. Именем народа, ради народа, ни на миг не упуская из виду великую всенародную цель, ту, которую партия наметила. Легко это все? Очень трудно!
Центральный Комитет знал, кого он посылает в Питер. Действуя как смелый полководец гражданской войны, Сталин выполнил там все, что было в человеческих силах.
Ни на секунду не теряя живой прямой связи с Центральным Комитетом и самим Владимиром Ильичем, он сумел в кратчайший срок соприкоснуться с солдатом на фронте, с крестьянином и рабочим в накаленном войной ближайшем к линии боя тылу. Началась смелая, на ходу, перестройка всей работы и в армии и в этом тылу. Что надо делать — не было загадкой: только что Восьмой съезд партии вынес свои решения; их подсказала с величайшим трудом предотвращенная пермская катастрофа. Решения эти надлежало спешно, срочно воплощать в жизнь и тут, под Питером; закономерности войны, изменяясь в частностях, остаются в самом главном одними и на Урале и у берегов Балтики.