Пурга в ночи
Шрифт:
— Согласен. — Фондерат был доволен поворотом разговора. — Очень разумный совет. Жаль, что мы раньше этого не сделали.
— Да, — согласился Колдуэлл. — Но все поправимо. Вооружение и снабжение отряда мы возьмем на себя.
— Мы найдем командира, — пообещал Фондерат.
Когда Колдуэлл остался один в кабинете, он долго курил, стараясь успокоиться. Черт знает, что со мной происходит, — подумал он. — Из-за каждого пустяка волноваться. Колдуэлл знал, что события в Ново-Мариинске могут принести много неприятностей. Вашингтон еще раз напомнил ему, что Чукотка должна быть сохранена для Штатов. Возможно, что со Стайном что-то случилось. Допустим, он убит большевиками. Тем хуже для них. Надо немедленно из Нома в Ново-Мариинск послать своего человека. Пусть все разведает…
В Номовское отделение Американского легиона был вызван Рудольф Рули, капитан в запасе. Низкорослый, с узкими глазами и низкой переносицей, он походил на одного из тех метисов, которые появились от смешанных браков европейцев с местными жителями. В кабинет командира Томаса он вошел, шаркая ногами, как человек, привыкший много ходить на лыжах.
— Хороший день, Рули, — приветствовал его Томас, не поднимаясь с кресла и протягивая руку через стол.
— Тебя с тем же, — ответил Рудольф и, взглянув на Томаса и Росса, добавил: — У вас такие лица, словно вы хотите мне вручить рождественский подарок.
— Ты угадал, Рули, — деланно засмеялся Томас. — Садись и закуривай свою трубку, от вони которой скоро подохнут все волки Аляски.
Томаса и Рули связывала старая дружба. Когда-то служили в одном полку, но в последние годы Томас стал командиром в Американском легионе, а Рули, хотя и числился его офицером, почти все время отдавал охоте.
— Высказывай, зачем я тебе понадобился, — предложил Рудольф.
— Не хочешь ли прогуляться в Россию? — спросил Томас. Он не сводил глаз с Рули.
— Большевики приглашают на раут? — осведомился Рули. Он спокойно возился с трубкой.
— Вроде того, — усмехнулся Томас. — В Ново-Мариинске большевики установили Советы. Стайн, кажется, попал в чертовски неприятное положение.
— Сэм слишком молод для такого дела, — осудил Рули. — И ты, старый дог, хочешь послать меня подтирать за Стайном его понос.
— Ты догадлив, как старый шакал, — кивнул Томас и доверительно продолжал: — Понимаешь, Рули, надо тебе идти. Кто, кроме тебя, сейчас быстро переберется через Берингов пролив? На той стороне, так близко от нас, подняли красный флаг. Его надо опустить и отучить большевиков от этой дурной манеры.
— Что же, я согласен. К тому же я еще не видал живых большевиков. Да и со Свенсоном разопью бутылочку.
— О кэй! — Томас раскрыл папку, лежавшую у него под рукой, и взял верхний лист. — Тебе, Рудольф, придется зазубрить, как школьнику, несколько чертовски трудных русских имен. Они принадлежат, тем, с кем тебе придется иметь дело, если не сможешь связаться со Стайном или Свенсоном.
— Они в Ново-Мариинске? — вынул трубку из зубов Рули.
— Наш консул во Владивостоке советует прежде всего установить контакт с коммерсантом Биричем. Запомнишь? Бирич.
— Бирич, Бирич, — повторил Рули. — Бирич. Это не так трудно.
— Другие имена будут посложнее, — предупредил Томас. — А этот Бирич крупнейший русский коммерсант. Он…
Рули слушал, полузакрыв глаза и посасывая трубку. Так он все хорошо запоминал.
Ледяной ветер крутил над Владивостоком снежные вихри, раскачивал фонари. Их свет тревожно метался по стенам зданий, по мостовой. Был поздний вечер. По улицам пробегали редкие прохожие, пряча лица в воротники, громыхали трамваи с заиндевевшими окнами, изредка проходили патрули международной полиции. Холод и снег загнали всех в дома, в рестораны, поближе к теплу и свету.
И только какие-то люди прятались от прохожих в темных углах подъездов, а когда вблизи никого не было, торопливо наклеивали на стены домов, на заборы, афишные тумбы и бока трамваев небольшие квадратики бумаги. Когда первый трамвайный вагон возвратился в депо, листовку на его красных стенках увидел рабочий ночной смены. Он подошел поближе и, поправив на переносице простенькие очки, стал читать, шевеля губами: «Товарищи рабочие Владивостока!
Граждане!
16 декабря рабочий пролетариат далекого Анадырского края сверг ставленников Колчака и интервентов и установил законную власть Советов. Над Ново-Мариинском гордо реет красный флаг революции и свободы…»
Полицейские, военные патрули разгоняли народ, соскребали листовки, хватали тех, кто читал вслух или выражал одобрение, но о советской власти в Анадырском уезде уже знал весь Владивосток.
В маленькой комнате домика, что неприметно стоял в переулке у мельницы на Первой речке, уютно, шумел самовар, За столом сидел товарищ Роман. Он просматривал утренние газеты. Товарищ Роман изменился. Он отпустил острым клинышком бородку и усы, концы которых закручивал колечками.
— Ни одна газета, кроме нашего «Красного знамени», не сообщила о Ново-Мариинском перевороте.
— Кто же о своем поражении будет кричать? — откликнулся собеседник Романа, пожилой человек в тужурке почтового служащего. — Да и так весь город знает.
— Молодцы наши товарищи. Отлично справились с задачей партии, — улыбнулся Роман. — А помнишь, как Мандриков обиделся, когда узнал, что ему надо на Чукотку ехать?
Оба улыбнулись, вспоминая товарищей. Роман неторопливо продолжал:
— Боевая на Севере группа подобралась. Мандриков, Берзин, Николай Федорович, Антон с Наташей. — Лицо его стало озабоченным. — Беспокоит меня здоровье Августа, да и Наташа в положении.
— Северный воздух полезен для больных легких, — напомнил почтовик. А Наташа крепкая. Такого северянина принесет, что залюбуешься.
— Надо им передать совет комитета, чтобы были осторожнее и внимательно следили за американцами. Мы упустили это в нашем поздравлении, — Роман отодвинул стакан и, достав из кармана карандаш, написал текст радиограммы. — Попытайся срочно передать в Охотск. Это очень важно. Как бы наши товарищи излишне не упились первой победой. Это может использовать враг. С Чукотки без боя американцы не уйдут.