Пурга в ночи
Шрифт:
— Господа Громов, Толстихин и Суздалев явились сюда не для того, чтобы облегчить жизнь трудового народа этого далекого края, не для того, чтобы избавить население от грабежей коммерсантов, спекулянтов. Они явились, чтобы самим нажиться на голоде, поте и крови простых людей.
— Почему не говорите о Струкове? — крикнули из глубины комнаты. — Он ведь тоже с ними. Одна шайка-лейка.
Струков смело встретил всеобщее внимание и даже улыбнулся. Но на колчаковцев он не смотрел.
— Да, я тоже треб-б-б-бую, — заикнулся Громов.
— Вы нарушаете процессуальные правила… — начал Суздалев, но его слова потонули в шуме. Берзин поднял руку:
— О Струкове я хотел сообщить позднее, но…
— Давай сейчас! — потребовал бородач, который остановил Мандрикова в коридоре правления. — Чего там после.
— Давай, давай! — поддержали его остальные.
Громов, Суздалев и Толстихин, поглядывая на Струкова, о чем-то зашептались. Берзин покашлял и тихо сказал:
— Струков не имеет отношения к преступлениям колчаковцев. Он поступил на службу в милицию и приехал сюда, чтобы избежать мобилизации в армию Колчака.
От слов Берзина все растерялись. Стало слышно, бушующую за окнами пургу.
— Предатель!
С удивительной для своей грузной фигуры ловкостью Толстихин сорвался с места и метнулся к Струкову. Тот испуганно вскочил на ноги. Мохов и Оттыргин водворили Толстихина на место. Он не сопротивлялся — вспышка ярости отняла у него все силы, — а только шумно дышал и проклинал Струкова. Суздалев торопливо надел пенсне и уставился на Струкова, а Громов обессиленно опустил плечи.
— Я… я… пред-д-полагал, что… — Он не договорил и махнул рукой, не понимая, что очень помог Струкову.
Берзин говорил:
— Струков, как установила следственная комиссия, не совершил преступлений и поэтому из-под стража освобожден.
— Что же, он снова будет начальником милиции? — ехидно спросил Пчелинцев.
— Нет, — встал из-за стола Мандриков. — Гражданин Струков врач. Мы назначили его заведующим амбулаторией.
Кто-то удивленно свистнул. Объяснение Мандрикова большинство встретило неодобрительно. Нужно было время, чтобы к Струкову отнеслись терпимее. Ему разрешили сесть со всеми. В нервом ряду неохотно потеснились. Берзин продолжал:
— За принадлежность к Колчаку, находящемуся у международной буржуазии на службе, за грабеж местного населения, взятки, избиение трудовых людей и издевательство над ними в тюрьме, за незаконное повышение цен на товары и необеспеченно уезда продовольствием, что поставило население под угрозу голода, следственная комиссия Анадырского революционного комитета приговорила Громова, Толстихина к Суздалева к смертной казни.
Снова тишина наполнила дом. Громов побледнел, вскочил на ноги:
— Вы… не… не можете… суд-д-д-ить!
— Это произвол! — Суздалев от гнета стал красным. — Свод законов Российской империи…
— А приговаривать людей к тюрьме не произвол? — закричали из рядов.
— Брать взятки!
— Бить людей!
— Туккай с ума сошел от вас!
— К стенке их!
Обвинения и угрозы посыпались на колчаковцев, Тренев наклонился к Мандрикову:
— Смотрите на Бирича.
Михаил Сергеевич был неприятно удивлен. Бирич оживленно разговаривал с Сукрышевым. «Хуже зверей эти люди, — подумал Мандриков. — Хлебом-солью встречали колчаковцев, а сейчас им наплевать на них».
Мандриков постучал по столу, но его не слышали. О решении следственной комиссии разгорелись споры. Берзин сел около Мандрикова и, утирая мокрый лоб, предложил:
— Кончай этот гвалт. Слышишь, кажется, оспаривают наше решение.
Мандриков уловил выкрики:
— Зачем расстреливать?
— Гадов к ногтю!
— Не они одни виноваты!
— Всех кровопийцев в расход!
Мандриков, перекрикивая шум, потребовал:
— Тихо, товарищи!
Шум стал спадать. Михаил Сергеевич сказал:
— Товарищи, вы слышали, что следственная комиссия приговорила колчаковцев к смертной казни. Они ее заслужили, но приговор комиссии не окончательный. Вы сами должны решить судьбу наших врагов. Социалистическая идея не требует крови, но в каждом случае народ должен выносить своим врагам приговор. Что скажете по этому поводу?
— Отдать их в распоряжение революционного комитета, — вскочил Пчелинцев. Его бледное лицо блестело от пота. Тонкие губы с синеватым оттенком подергивались. «Иезуит», — подумал о нем Мандриков. В предложении торговца он уловил скрытый смысл. Пчелинцев хотел переложить всю ответственность на ревком.
— Правильно, — поддержал Щеглюк.
К нему присоединилось еще несколько человек.
— Ревком — власть, ему и решать!
— Можно мне? — спросил Бесекерский, и, хотя он говорил тихо, все услышали. Маленькой сухой, ручкой он поправил очки на крючковатом дородном носу. — Зачем, граждане, а по-новому, товарищи, торопиться? Решаем о человеческой жизни. О жизни. Виноваты господа Громов, Толстихин и Суздалев, но кто в наше время без грехов, без ошибок. Смутное время, и нельзя…
— Что вы предлагаете? — перебил его Мандриков.
— Оставить их, — он указал на колчаковцев, — до весны.
— Почему до весны? — раздались недоуменные голоса.
— Есть другие предложения? — Мандриков осмотрелся. — Тогда будем Голосовать. Кто желает оставить их до весны?
Бесекерский поднял руку. Никто не поддержал его. Бирич понял, что Бесекерский оказался более дальновидным. Павлу Георгиевичу хотелось присоединиться, но самолюбие не позволило.
Мандриков и Берзин переглянулись. Они разгадали хитрость Бесекерского. Это был умный и опасный враг. Михаил Сергеевич повторил предложение Пчелинцева. За него голосовало шестнадцать человек. За приговор следственной комиссии было девятнадцать человек, среди них Бирич, Сукрышев, Петрушенко.