Пурга в ночи
Шрифт:
— Да, ты прав, — согласился Мандриков, и, может быть, только в этот момент он со всей ясностью понял, какое большое дело по воле партии они начали здесь, в далеком северном крае, и что еще большее им предстоит сделать. Хватит ли у них сил и выдержки? Должно хватить. Люди этого края ждут, как сегодня сказал Отты, новой жизни. Мандриков забыл об усталости.
— Весть о том, что в Ново-Мариинске наступила турваургин — новая жизнь, в тундру повезут охотники, каюры, а мы пойдем следом. Предлагаю на глазах населения сжечь все дела мирового судьи,
— Вернуть беднякам незаконно взятые с них налоги, взятки, — внес свое предложение Куркутский, — и объяснить, что такова воля Ленина.
Волтер, услышав имя Ленина, улыбнулся:
— О! Ленин…
— Да, да, о Ленине надо рассказать всему люду, — загорелся Берзин. — Надо, чтобы все люди Севера знали правду об Октябрьской революции.
— Разрешите мне слово.
— В чем дело. Антон? — спросил Мандриков.
— В поселке пьянствуют шахтеры. Кабак Толстой Катьки не закрывается до утра. Привоз угля с копей прекратился.
Ревкомовцы виновато посмотрели друг на друга. Мохов прав: как-то о копях забыли.
Мандриков стукнул кулаком по столу:
— Нет этому оправдания. Завтра же, Булат и Мохов, на копи. Всем шахтерам работать по семь часов, а осужденным по двенадцать. Вы, товарищи, будете за этим следить. Осужденным никакой поблажки. Пусть Бирич, Перепечко попробуют жизни шахтерской…
— Кабак Толстой Катьки закрыть, — предложил Берзин.
— Совсем — нельзя, — покачал головой Клещин.
— Свободный человек не нуждается в дурмане! — воскликнул Берзин. — От подневольной, убогой жизни люди пьют…
— Ты прав, Август, но тут надо быть осторожным, — остановил его Мандриков: — Люди привыкли к водке…
— Прав ты, Михаил Сергеевич, — согласился Булат. — Если мы лишим шахтеров выпивки, то такой аврал поднимется, что и пурги не будет слышно.
— А где пурга? Пурги нет, — рассмеялся Мальсагов.
Все прислушались. За окнами было тихо.
Ревкомовцы разошлись, оставив в помещении одного Еремеева. Мандриков, Берзин и Клещин шагали домой. Пурга стихла. Очистилось небо, и с черной бездны удивленно мигали яркие звезды. Они словно впервые увидели Ново-Мариинск. Время от времени налетали порывы ветра, но они лишь поднимали с земли небольшие тучки снежной пыли. Пурга ушла в тундру.
Ревкомовцы с наслаждением дышали чистым морозным воздухом, Мандриков заметил, что Берзин не кашляет. «Может, полегчает ему здесь, — думал Мандриков. — Отступится болезнь от моего сердитого латыша». Михаил Сергеевич почувствовал такой прилив теплоты и дружеской нежности к Берзину, что не удержался и обнял его плечи. «Какие они у него тонкие, острые», — подумал он с болью, и еще дороге ему стал этот человек. Берзин понял Мандрикова и крепко пожал ему руку. Так они шли рядом. Клещин воскликнул:
— Баба-то моя нас дожидается!
Окно в хибарке Клещина желтым глазом смотрело в темноту. Мандриков вспомнил об Елене, подумал о ней и Берзин. Оба почувствовали холодок. Берзин убрал руку.
За столом при свете лампы сидели жена Клещина и Елена Дмитриевна. Бирич читала вслух какую-то книгу, а жена Клещина слушала, опустив голову.
Женщины вскочили на ноги. Клещина метнулась к печке и тотчас загремела заслонкой, а Елена осталась у стола. Приход Берзина и Клещина вместе с Мандриковым смутил ее. Она не знала, как себя держать. Михаил Сергеевич подошел к ней, взял за руки и благодарно прошептал:
— Ты здесь. Я…
— Что этой женщине здесь надо? — прозвенел голос Берзина. — Кто она такая?
Слова ударили по Елене Дмитриевне. Михаил Сергеевич почувствовал, как дрогнули ее руки, и еще крепче сжал их. Мандриков обернулся к Берзину:
— Разве ты не знаешь? — спросил Мандриков, стараясь сдержать гнев. — Это…
— Это жена врага, коммерсанта Бирича, осужденного революционным комитетом, — так же отчетливо и громко сказал Берзин. — Жена врага не может оставаться в доме, где находится председатель ревкома и два члена ревкома.
— Перестань, Август, — попросил Мандриков глухо. — Елена Дмитриевна моя жена.
— Когда же это случилось? — Берзин говорил с нескрываемой иронией: — Почему об этом не знает ревком?
— Да ты что, Август!.. — воскликнул пораженный Мандриков. — Это же мое личное дело!
— Нет! — крикнул Берзин и указал на Елену. — Это жена врага. Ты председатель ревкома.
— Я люблю его, — Елена Дмитриевна прижалась к Мандрикову. — И вы смеете…
— Я требую, чтобы вы немедленно ушли из этого дома, — сказал Берзин таким тоном, что противиться было невозможно.
— Я уйду, я уйду, — сквозь слезы говорила Бирич. Она бросилась к своей шубе.
— Подожди, куда ты?!
— Она поступает правильно, — сказал Август.
Михаил Сергеевич, взбешенный поступком Берзина, подошел к Елене Дмитриевне, помог ей одеться, и они оба вышли из домика. Тут она дала волю слезам и чувствам.
— Я ненавижу этого человека, я буду всю жизнь ненавидеть. Ты должен отомстить за меня. Он оскорбил меня, выгнал, как девку!
— Пойми, что ты говоришь, — пытался остановить ее Мандриков. — Август погорячился, но он же мой друг. Он прав по-своему.
— Прав? Кто же я для тебя?
— Ты моя жена. Я люблю тебя — Михаил Сергеевич обнял ее, поцеловал.
— Я же тебе говорила, что мы для всех должны стать мужем и женой, — заговорила более спокойно Елена Дмитриевна. — Тогда никто и ни в чем не сможет меня упрекать и оскорблять. Мы должны официально пожениться, и тогда на мне не будет этого проклятого пятна Биричей.
— Хорошо, хорошо, завтра же я все сделаю, — обещал Мандриков. Они подошли к дому Биричей.
— Пошли ко мне. Это и мой дом. Я имею на него право.