Пурга в ночи
Шрифт:
Николай Федорович не замечал переживаний Парфентьева. Обращаясь то к одному, то к другому усть-бельцу, он говорил:
— Как вы думаете, товарищи, для чего и для кого понадобилось создать отряд охраны общественного порядка в вашем селе? Кто тут может общественный порядок нарушить?
Николай Федорович достал из кармана кисет я свою старую обгорелую трубку с зарубками на мундштуке — число его метких выстрелов в Забайкалье. Слушатели ответили молчанием. Они ждали, что он дальше скажет. В домике было полутемно, тесно и душно, но никто не обращал внимания. Было интересно слушать приезжего старого человека.
— Кому тут нарушать порядок? — поскреб заросшую щеку Дьячков. — Он, как хозяин, был смелее, да и хотелось ему перед односельчанами показать, что он в близких отношениях с приезжим.
— Не нам нужен отряд, а Малкову и американцам, — громко и убедительно произнес сидевший на краю топчана человек лет тридцати, пяти, с чисто выбритым лицом. Близко посаженные глаза смотрели в упор на Новикова и казались мрачными. Грубый разрез губ, плоские щеки и нависшие брови как-то не вязались друг с другом, словно каждая черта принадлежала другому человеку, но маленький вздернутый нос делал его привлекательным.
— Падерин, с рыбалки Сооне, — сказал Кабан Новикову. — Начитанный мужик.
Новиков пристальнее посмотрел на Падерина. Это его не смутило, и он грубоватым голосом продолжал:
— Что нам, мне, или вот Дьячкову, или Котовщикову, защищать?
— Что? — зашумели собравшиеся.
— Так мы же от большевиков защищаться будем! — выкрикнул Пусыкин.
— Чего же тебе от меня защищаться? — спросил с улыбкой Новиков: — Неужто я такой страшный?
Слова Новикова ошеломили. Было слышно только дыхание. Пусыкин вытаращил глаза.
— Ты… боль-ль-шевик?
— Да, — просто подтвердил Новиков. — Большевик, и прислали меня к вам большевики.
— Как же это ты… приехал?
— На пароходе, потом вот на его нарте. — Новиков указал на Парфентьева.
— Вовремя приехал, — одобрил Падерин.
— Вот и хорошо, — Новиков положил на стол кисет и трубку. — Меня прислала к вам партия большевиков, чтобы сказать, что начало вашей новой жизни не за горами. Большевики такие же простые и такие же бедные, как вы. Мы хотим, чтобы все люди жили хорошо, чтобы все были сыты, одеты, свободны и счастливы. Нашего прихода боятся такие, как малковы, биричи. Они знают, что мы им не позволим за бесценок скупать у вас пушнину и в сто раз дороже ее продавать за границей. Вас грабят, морят голодом.
— Что верно, то верно, — вздохнул кто-то. — Скоро все околеем с голодухи.
— Нынче с рыбой совсем плохо, — выкрикнул Котовщиков. — Рыба до нас не дошла. Перегородили реку Грушецкий и Сооне.
Люди заволновались. Новиков выждал, когда стихнет шум:
— Большевики не позволят этого делать! Вы голодаете, а рыбу, которой вы кормитесь, Грушецкий и Сооне вашими руками взяли для себя, для спекуляции и наживы. Большевики не позволят так делать. Вот почему Малков и Свенсон боятся большевиков.
— Малков говорит, что большевики сделают нас рабами, — возразил кто-то.
— Разве человек сам себя захочет сделать рабом? — вопросом ответил Новиков. — Вы сами в Усть-Белой установите свою трудовую власть, сами станете хозяевами. Это вы сейчас рабы.
— Верно, — поддержал Падерин. — Мы рабы и у своих русских коммерсантов и у американских. Двойную шкуру с нас дерут.
— В солдаты вот загнали, — пожаловался Дьячков.
— Меня прислали большевики, чтобы вам помочь советом. — Новиков забыл о трубке. На него смотрели глаза людей, жаждущих знать правду. Глаза людей, впервые робко поверивших в лучшую будущую жизнь.
О трубке Николай Федорович вспомнил, когда все разошлись. Задержался только Падерин. Николай Федорович, устало наклонив голову, набивал трубку и слушал рыбака.
— Хорошо, правильно вы говорили, товарищ. — Падерин тоже достал свою трубку. — Жить нам дальше так невозможно.
— Подошло время, когда менять ее надо. — Новиков раскурил трубку. — Вместе с товарищами Кабаном и Наливаем готовьте людей к установлению советской власти в Усть-Белой. Сегодня меня слушали внимательно, а ведь далеко не все со мной согласны, не все поверили. Страх перед властью богатеев велик. Вам надо убедить людей, что единственный путь к свободе и лучшей жизни — это свергнуть богатых.
Чем дольше говорил с Падериным Николай Федорович, тем больше тот ему нравился. В этом человеке чувствовался характер, убежденность в правоте своих слов.
А в это время Пусыкин передавал весь разговор Малкову. Коммерсант разозлился. У него в селе большевик призывает к восстанию против него и обещает простить все долги. Малков коротко пересказал донесение Пусыкина и добавил от себя, чтобы заставить Стайна действовать решительно:
— Большевик подстрекает вас убить.
— Кто-о? — Стайн зло оскалил зубы. — Меня?.. Арестуйте его.
Малков в сопровождении четырех вооруженных человек вышел из дому. Стайн следил издали.
Дьячков был на улице, когда показались Малков и его охрана. Никифор чутьем понял, что идут к нему, и бросился в квартиру.
— Малков с охраной сюда идут.
Кабан бросился к окну.
— Уже донесли! — Он обернулся. — Тебе, Николай Федорович, нельзя тут оставаться. Смело ты говорил, людей за душу потряс. За думку многие взялись. Спасибо, что толчок дал. Дальше мы сами наведем порядок.
— Может, все-таки не уезжать? — спросил новиков, заворачивая кисет и выбивая трубку.
— Малков на убийство пойдет, — быстро говорил Кабан. — Уезжать тебе надо.
— Верно, вам лучше уехать, — подтвердил Падерин. — Сейчас сила еще на их стороне.
Новиков понимал, что товарищи правы, но уезжать ему не хотелось. Отъезд мог походить на бегство. Об этом он и сказал.
— И мысли у вас такой быть не может, — возразил Падерин.
— Скорее, скорее! — торопил Кабан. — Они уже близко.