Пурга в ночи
Шрифт:
— Узнаю голос Каморного, — поднялся Чекмарев.
— Женщина тоже подходит, — сказал Кулиновский.
Чекмарев поспешил к двери, в которую громко постучали. Василий Иванович сбросил крючок и впустил поздних гостей. Окутанные облаками морозного пара, в комнату вошли Каморный и Федор Дьячков, а с ними молодая, с измученным лицом женщина. Она едва держалась на ногах:
— Знакомься! — указал Дьячков на женщину. — Жена моего брата, что в Усть-Белой. Она сейчас оттуда приехала.
— Из Усть-Белой? — насторожился Чекмарев. — От Николая Федоровича?
— Нет Новикова, — глухо произнес Каморный.
— Как нет? — не понял Чекмарев и, встретившись глазами с Каморным, закричал: — Что с Новиковым? Говорите же!
— Малков убил, — тихо произнесла жена Дьячкова. — Убил и голову отрезал…
Стало тихо. Слышалось лишь шипение в лампе и потрескивание угольков в печи. Чекмарев тряхнул головой, побледнел.
— Что… что… вы сказали? Голову…
— Дай ей чаю. — Каморный усадил женщину на табуретку, потом разделся. — Пусть передохнет и согреется. Я тебе перескажу, что там творит Малков с американцем. — Каморный бросил в сторону Кулиновского многозначительный взгляд.
— Николай Иванович наш. Рассказывай! Ну…
Убит Новиков, нет Новикова, стучало в голове Чекмарева. Василий Иванович стоял с сжатыми в бессильном гневе кулаками. Хотелось взять револьвер из стола и, бросившись на нарту, гнать ее сквозь ночь и холод в Усть-Белую, а там мстить, мстить за гибель Новикова.
Каморный продолжал:
— Вернулся Малков с головой Новикова в Усть-Белую и начал допрашивать арестованных. Те держатся.
— Ой, как их бьют! — воскликнула жена Дьячкова и заплакала. — Ох, как бьют! На всю Белую слышно. Стонут, родимые. Сама слышала, когда за Никифором ходила…
Чекмарев вопросительно посмотрел на женщину… Дьячков пояснил:
— Никифор, муж ейный, мой брательник.
— Никифору руку сломали, — причитала женщина. — Кабану глаз выкололи… Падерин совсем плох…
— Вот записка Наливая. — Каморный протянул Чекмареву измятый клочок бумаги. Это был лоскуток от этикетки банки сгущенного молока. Одну сторону бумаги покрывала красная краска. На ней было несколько английских букв. На обратной стороне бумаги, наползая друг на друга, густо лепились строки, Чекмарев прочитал:
— «Нас бьют и пытают каленым железом. Кабану выжгли глаз. Мне исполосовали спину. Допытываются про большевиков. Мы молчим… Малков зверь. Бьет Падерина по ране. Товарищи, спасите нас! Новиков бежал. Мы умрем за свободу, которая здесь будет! Наливай».
— Как передали записку?
— С Никифором. — Женщина концом платка вытирала глаза. — Его Малков отпустил. Он так бил Никифора палкой, что руку сломал и внутри что-то попортил. Кровью харкает Никифор. Он-то и велел мне в Марково к его брательнику бежать, все сказать и записку тайно сунуть. Сам-то на нарте не может. — Она снова заплакала.
— Знают в Усть-Белой, что вы сюда поехали? — спросил Чекмарев женщину, но за нее ответил Дьячков.
— Знают. Ко мне поехала за продовольствием. Там тоже голодно. Детишек нечем кормить.
— Как же Новиков не ушел от погони? — с болью произнес Чекмарев.
— Должно быть, ранили. Вот и упал на снег, — высказал предположение Каморный.
— А Парфентьев где? — вспомнил о каюре Чекмарев. — Убит? Ранен?
— В Усть-Белой его нет. Сюда не вернулся, Должно быть, убит. Стреляли по нему.
— А упряжка? — у Чекмарева появилось какое-то смутное подозрение.
— Да, собаки далеко не уйдут от хозяина, — сказал Дьячков. — У мертвого будут лежать.
— Да-а, — Василий Иванович задумался.
Опасность большая и, пожалуй, неизбежная нависла над ними. Она притаилась где-то рядом. Быть может, уже стережет их у двери. Кулиновский прислушался к своему состоянию. Он как бы увидел новую жизнь и понял, что она неизмеримо богаче, значительнее и нужнее той, которой он жил до сих пор. И понял Кулиновский еще и то, что он отныне и навсегда будет с этими людьми.
Дьячков по знаку Чекмарева увел жену брата домой. Чекмарев сказал ей:
— Мы вам немного поможем продовольствием. Спасибо за ваш приезд, за записку.
— Что же делать? — спросил Каморный у Чекмарева. — Так нас, как глупых цыплят, передавят. Малкова надо ждать в Марково. Он и здесь попытается создать отряд. — Темное лицо Каморного было тревожным. — Надо выручить товарищей в Усть-Белой. Нельзя больше сложа руки сидеть и ждать помощи со стороны. Разве у нас нет ненависти?
— Прежде надо арестовать Черепахина и накормить жителей, — впервые заговорил Кулиновский.
— Молодец, учитель! — похвалил Каморный.
Чекмарев возразил:
— А завтра все, кто получит от нас продукты со склада Черепахина, будут избиты или же убиты. Ну, а нас прихлопнут сразу, и никакой пользы мы людям не принесем.
— Да пойми ты, Василий Иванович, — волновался Каморный, — не могу я больше на все спокойно глядеть. Ты ведь видел женщину, которая тут была. Она оставила голодных детей, больного мужа и погнала упряжку через снега сюда. Женщина, а мы? Эх… — Он в отчаянии махнул рукой.
— А ты думаешь, мне нравится сидеть и сдерживать вас? — Лицо у Чекмарева покраснело. — Я тоже сейчас бы… Да что говорить. Схватить оружие и пальнуть — дело легкое и неумное. Все провалить можно. Учись у нашей партии, Давид. Большевики, Ленин призывали народ брать оружие тогда, когда назревал момент, а между этими моментами шли годы, долгие и тяжелые…
— Наших товарищей пытают, калечат в Усть-Белой! — кричал Каморный.
— Долгие годы не один, не три человека томились на каторгах, в тюрьмах, шли на казнь, — продолжал убежденно Чекмарев, — но не хватались сломя голову за оружие.