Пурга в ночи
Шрифт:
— Хорошо, — прохрипел в ответ Лампе, не зная, что ему предстоит везти голову Новикова.
Ново-Мариинск переживал дни, какие обычно бывали во время больших ярмарок. Весть о перемене власти, о том, что коммерсантов заставили продавать товары по прежним ценам, о возвращении Туккаю пушнины и о том, что все долги и налоги отменены, неслась от Ново-Мариинска по тундре со скоростью быстроногих оленей и лаек.
Спешили охотники, оленеводы, бродяжный люд. Одни спешили увидеть своими глазами красный флаг и убедиться, что слухи верны; другие возвращались в родное жилье, которое вынуждены были покинуть из-за преследований колчаковцев; третьим не терпелось услышать от новых властей, что у них нет больше долга; четвертые мчались закупить как можно больше припасов, товаров… Жители тундры захлестнули Ново-Мариинск.
Вместе с ними пришла и тревога: в тундре, в далеких поселках, селах — голод! Тревога подхлестывала людей, и они осаждали склады и лавки, скупали все, что попадалось на глаза, брали больше, чем им требовалось, запасались на всякий случай. Коммерсанты, помня о Маклярене, Который находился в тюрьме, точно выполняли распоряжение ревкома, но их сердца были полны ненависти к нему. Ревком лишил их огромных барышей. Каждый покупатель в глазах торговцев был уже их должником, и кое-кто в секретном списке ставил против каждой фамилии цифру — разницу в ценах. Тайно вздыхали коммерсанты по колчаковцам и прежнему порядку и призывали все беды на ревком и его членов.
Бирич с нетерпением ждал, когда начнет ощущаться нехватка товаров. В его складах и складах других коммерсантов покупатели уже не находили некоторых товаров, но шли в другие лавки и приобретали их там. Кое-кто из мелких торговцев решил под шумок сделать запасы продовольствия и охотничьих припасов, чтобы позднее на них заработать. Первое сообщение об этом Биричу принес Еремеев.
Вытирая грязной тряпкой, заменявшей ему и носовой платок, и полотенце, разъеденные трахомой глаза, он тихо говорил:
— Тренев через людишек товарец ходкий партиями большими покупает.
— Куда прячет?
— Под пол своего домишки, где ревкомовцы — желанные гости. — Еремеев захихикал. — Тренев хитер, ох как хитер, да на затылке глаз не имеет. Вот я его и выглядел. Товарец еще припрятывает в сарайчике.
— Ревкомовцы знают о закупках Тренева?
— Нет… Тайком от ревкома все делишки обделывает.
Еремеев смотрел на Бирича преданным и в то же время просительным взглядом. Бирич угостил его водкой. Павел Георгиевич был доволен: хитрюгу Тренева он приберет к рукам.
— Про Тренева в себе держи, — предупредил Бирич. — А что нового в ревкоме?
— Говорят, — неопределенно махнул рукой Еремеев.
— О чем же? — Бирич выжидательно смотрел на Еремеева, но тот на этот раз не смог удовлетворить его любопытства, и Павел Георгиевич сердито прогнал его.
— Иди и слушай, ничего не пропускай. Ко мне приходи, когда в ревкоме уже никого не будет.
Еремеев покорно попятился и скрылся за дверью. Бирич с улыбкой потер руки:
— Ну-с, господин Тренев Иван Дмитриевич, крылышки ваши связаны. Как это поется: «Ах, попалась, птичка, стой».
Оставаться дома не хотелось, и Бирич вышел посмотреть, что происходит в Ново-Мариинске. И сразу же встретился с Еленой Дмитриевной. Молодая женщина вела на поводке Блэка. Он радостно залаял. Его хозяйка была недовольна встречей. Бирич это заметил, но приветливо поздоровался. Елена Дмитриевна неохотно ответила и поторопила Блэка:
— Тихо! Тихо! Домой! Нас давно ждут!
Бирич проводил ее взглядом. И в нем поднялось презрение к этой красивой женщине. Для нее ничего не изменилось, думал он. Так же бездельничает, прогуливает Блэка. Любовь к Мандрикову? Едва ли. Просто поиски новых ощущений, не больше. Надоест Мандриков, сменяет на другого. И так — всю жизнь. Торгует своей красотой, своим холеным телом, хотя сама этого еще не понимает или не хочет в этом признаться.
Струков случайно из окна увидел встречу Бирича и Елены Дмитриевны. Когда они расстались, он, приоткрыв дверь и убедившись, что за ними никто не наблюдает, осторожно окликнул Бирича:
— Не заглянете ли на минутку, Павел Георгиевич?
Бирич был удивлен приглашением бывшего начальника милиции, оказавшегося тайным большевиком, но, не колеблясь, быстро вошел в амбулаторию. Им двигало и любопытство и не покидавшее подозрение, что Струков не большевик. Едва ли колчаковские власти во Владивостоке могли так опрометчиво послать начальником милиции малоизвестного человека. К тому же американцы наверняка интересовались, кто едет в Анадырский край.
Не торопясь, он переступил порог амбулатории и оказался в небольшой комнатке. Деревянные жесткие кушетки, покрытые белыми простынями, две табуретки, стол у окна с шеренгой пузырьков, шкаф в углу составляли всю ее обстановку. В углу умывальник тяжело ронял в таз капли. Приемная с выходившей в нее печкой, очевидно, служила Струкову и жильем.
— Быстро вы амбулаторию оборудовали, — со скрытой иронией похвалил Бирич. — Не ожидал, что у вас такие таланты.
— Человек все может, когда надо, — многозначительно ответил Струков и пригласил взглянуть на палату. Он растворил дверь в соседнюю комнату. Там стояло шесть застеленных кроватей. В комнате никого не было.
— Мило, очень мило, — тем же тоном произнес Бирич.
— Завтра привезут первых пациентов с копей, — притворил дверь в комнату Струков и жестом пригласил Бирича присесть… Слова Струкова обеспокоили коммерсанта. Он подумал о сыне, но Струков успокоил его:
— Привезут милиционеров, которых избили угольщики во время переворота.
Бывший начальник милиции негромко постукивал пальцами по столу, о чем-то раздумывая. Бирич видел, что Струков колебался, Наконец он сильно ударил пальцами по доске стола и решился:
— Скажите, вам по-прежнему доверяет Учватов?
— В наше время едва ли кто кому доверяет.
Бирич тянул время, чтобы обдумать вопрос Струкова. Не скрывается ли подвох? Может быть, Струков хочет его спровоцировать. Павел Георгиевич внимательно следил за ним. Не для того ли он мне показал свою пустую амбулаторию, думал Бирич, чтобы я убедился, что нас никто не может подслушать? А может быть, он со мною говорит по поручению ревкома? Они не доверяют Учватову и хотят проверить его. Но что-то подсказывало Биричу, что Струков с ним не хитрит. Бирич откровенно сказал, зная, что ничем не рискует: