Пурга в ночи
Шрифт:
— Я, кажется, ясно сказал и обсуждать свой приказ запрещаю именем нашей партии.
Берзин вздрогнул, как от удара. Он больше ничего не сказал и сел. Плечи его устало опустились. Август Мартынович совсем обессилел. Долгий спор вымотал его. И слабость наступила такая, что Берзин не мог даже шевельнуться.
Но его мысли всецело были заняты Мандриковым. Неужели Михаил Сергеевич не понимает, что революцию нельзя делать наполовину. Кого мы обезвредили? Явных врагов, тех, кто был исполнителем воли таких, как Бирич. Но биричи остались. Они притихли, но не смирились и рано или поздно выступят против ревкома, используя его малейший промах. В том числе и этот, допускаемый Мандриковым.
Берзин вспомнил предупреждение товарища Романа, что с Мандриковым работать будет трудновато: он властолюбив и что у него есть кое-что от эсеров. Но что дело дойдет до такого, Берзин не предполагал. Он подумал, что сегодня надо поговорить с Мандриковым один На один, постараться убедить его в своей правоте.
Тревога не оставляла Августа Мартыновича. Как будет Мандриков без него? Что ж, Михаил Сергеевич не маленький. Берзин подумал о том, что и это должно принести пользу. Побыв в разлуке, они лучше будут понимать друг друга. Август Мартынович прислушался к тому, что говорил Мандриков:
— Я хочу познакомить членов ревкома с теми секретными материалами, которые обнаружены в управлении и представляют для нас интерес.
«Почему он, — подумал Берзин, — оставил Струкова? Он же не член ревкома. Как доверчив Мандриков!»
— Прежде всего, — продолжал Мандриков, — из этих документов стало ясно, что в заливе Креста находится член областного комитета от Петропавловского Совета товарищ Киселев. Что с ним — мы не знаем, он оказался на мысе Дежнева во время поездки по поручению Петропавловского областного Совета. Нам необходимо установить с ним связь. Он хорошо знает, что происходит на самом севере уезда.
— А жив ли он? — засомневался Гринчук.
— На мысе Дежнева хозяйничают коммерсанты, братья Караевы, — сообщил Тренев. — Они похлеще Малкова.
— Смирнов же оттуда! — вспомнил Мандриков. — Его надо расспросить. Я завтра это сделаю, и тогда мы решим, как лучше поступить.
Никто не возражал, и он перешел к следующему документу:
— Здесь есть несколько писем. Учитель Марково Кулиновский просит отпустить денег на ремонт школы и заготовку дров. Громов даже не ответил на это письмо. Из того же Марково есть письмо за подписью попа Агафопода Митрофановича Спицына.
— Большой любитель водки, — Куркутский засмеялся. Мандриков недовольно спросил:
— Ты чего?
— Вспомнил, как этот Агафопод был в Ново-Мариинске под Новый год. Все собрались на молебен, а его нет. Он заменял нашего заболевшего попа. Стали искать — пропал Агафопод. Так молебна и не было. Только на четвертый день отыскался. Маклярен открывает склад, а там среди товара он спит. Как он забрался в склад, Маклярен не видел. Четыре дня Агафопод пил все, что находил в складе, Свенсон его простил.
Ревкомовцы посмеялись и стали слушать письмо Агафопода. Оно было неожиданным.
— «Черепахин, забыв свой долг перед богом и людьми, перестал исцелять страждущих и, подобно жиду, занялся коммерцией, — читал Мандриков. — Непотребная бусурманская девка Микаэла, распутствуя, обманывает доверчивых, как младенцы, туземных жителей. В том же усердствует Мартинсон, агент Свенсона. Их лари ломятся от яств и хлеба, а люди терзаются голодом, и малые дети мрут…»
Дальше Агафопод умолял колчаковских правителей как-то помочь населению. И это письмо было оставлено Громовым без ответа.
— Пьяница, а с добрые сердцем твой поп, — сказал Куркутскому Мандриков. — Что же, его письмо подтверждает правильность нашего решения о рыбалках. Надо только, чтобы ими владели честные люди.
— У нас есть заявление от учителей, — застенчиво напомнил Куркутский.
— А, верно, — вспомнил Мандриков. — Надо сейчас же по нему принять решение.
Куркутский достал из папки заявление учителей. Они писали, что их труд оплачивается очень низко и жить приходится впроголодь.
— Что верно, то верно, — сказал Мандриков. — Это по тебе, Михаил Петрович, можно судить. Видел я, как ты питаешься, как живешь.
— Учителей жалеть надо, — проговорил Клещин. — Сколько они ребят грамоте обучают, к свету ведут.
— И взрослых также, — весело добавил Фесенко. — Нашего Аренса забыли?
Волтер сидел рядом с Булатом.
— Как успехи твоего ученика? — спросил Мандриков секретаря ревкома.
— Хороший учитель… я хороший ученик, — предупредил с ответом Куркутского матрос. — Я есть уже русский.
Ревком постановил утвердить жалование учителям по тысяче пятьсот рублей в год, что было почти в три раза больше прежнего. Куркутский поблагодарил ревкомовцев.
— Есть еще одно заявление, — сказал Фесенко. — От нашего Учватова.
— Учватова? О чем? — заинтересовались члены ревкома. — По какому поводу?
— Он от имени служащих радиотелеграфной станции просит, чтобы к рождеству им всем выдали пособие, — пояснил Фесенко.
— Ты с Учватовым, кажется, согласен? — спросил Мандриков моториста. — Заявление при тебе составляли.
— При мне, — подтвердил Фесенко. — Такие пособия мы всегда получали к рождеству.
— Не пособия, а подачки, — рассердился Берзин. — Как ты, Игнат, этого не понимаешь?
— Да я… — замялся моторист. Он уже и не рад был, что напомнил о заявлении Учватова. Ревкомовцы подняли его на смех.
— И Титов тоже хорош, — вспомнил о нем Булат. — Комиссар станции, а такое допускает. Отказать в пособии.
— Навсегда! — добавил Гринчук. — На хорошее дело деньги пустим.
— Я предлагаю пособия к рождеству отменить, — сказал Мандриков, — ввиду того, что оно есть не что иное, как буржуазная подачка, давно осужденная революционным движением. И сообщить об этом служащим радиотелеграфной станции.