Пурга в ночи
Шрифт:
Задумавшись, шла Нина Георгиевна по берегу залива. Мысли были бессвязные, сказывалась трудная ночь. Грустное настроение не покидало ее. Женщина остановилась и посмотрела на далекие сопки, занесенные снегом. Солнца не было. Оно скрывалось где-то за облаками, и серый рассеянный свет делал сопки угрюмыми. Все казалось чужим, неприветливым. Никому нет до нее дела.
Нина Георгиевна плакала над своей страшной жизнью, над светлым чувством, которое никогда не принесет ей счастья, а будет лежать на сердце мучительным грузом… Молодая женщина взяла себя в
Она повернула к посту и только сейчас обратила внимание, что окраины Ново-Мариинска опустели, Там, где еще недавно густо стояли яранги, был лишь истоптанный грязный снег, мусор, следы костров. Бродили бездомные собаки. Нина Георгиевна подумала, что приезжие чукчи откочевали в тундру, закончив свои дела.
В стороне, под высокой обрывистой стеной берега, стояла одинокая яранга. — Около нее никого не было. Яранга была ветхая. Из простого любопытства Нина Георгиевна заглянула в нее и отшатнулась. Слишком страшным показалось ей увиденное. У небольшого костра, над которым висел котел, сидели четверо. На их лицах толстым зеленоватым слоем лежала короста: неподвижные маски с узкими щелками для глаз и рта. По трем маленьким фигуркам она догадалась, что это дети, а четвертая — женщина, их мать.
Нина Георгиевна осторожно вошла в ярангу. Стараясь подавить в себе отвращение, полная жалости и желания помочь несчастным, она подошла к костру и присела.
— Давно у вас это? — Она тронула пальцем свое лицо. — Болит давно? — В яранге было тихо, женщина и дети молчали. Может, они немые и глухие, подумала Нина Георгиевна.
— Когда лицо такое стало?
— Гуси улетели, — едва двигая губами, ответила женщина. Слова разобрать было трудно. Очевидно, движение мускулов лица причиняло ей боль.
С осени, поняла Нина Георгиевна. Ее особенно угнетал вид детей. Они сидели, как старики, и только печальные глазенки, полные любопытства, жили на лице. Короста не позволяла им двигаться, играть, бегать, бороться, как это любят маленькие дети. Можно попробовать промывать их лица сулемой, думала Нина Георгиевна. — Возможно, что это простое заболевание кожи. Попытаюсь помочь беднягам.
— Я буду лечить, — сказала она решительно, — у вас лица снова будут чистые, как мое.
Чукчи уставились на красивую женщину с очень белой кожей, с добрыми глазами, струженными усталыми морщинками. Откуда она появилась? Почему она хочет вернуть им лица?
— Пойдем со мной, — позвала Нина Георгиевна самого маленького и протянула руку. Он испуганно шарахнулся от нее. Мать осторожно покачала головой:
— Ходить нельзя. Шаман сказал — духи велели сидеть нам.
Нина Георгиевна поняла, что ничего не добьется.
— Тогда я приду с сулемой сюда.
Она вышла из яранги и направилась к амбулатории, во чем ближе под ход ила, тем нерешительнее становились ее шаги. Нине Георгиевне не хотелось встречаться со Струковым. Расскажу о несчастных Михаилу Сергеевичу, и он прикажет Струкову лечить их. Нина Георгиевна повернула к ревкому, но поговорить с
Михаил Сергеевич просматривал документы, составленные продовольственной комиссией. Их принес Рыбин. Он сидел в стороне и нервно поглаживал колени. Из членов ревкома у Мандрикова были лишь Куркутский, Булат и Семен Гринчук. Остальные разошлись по делам. Никто не обращал внимания на Рыбина. А он от страха то обливался потом, то мерз. Ему казалось, что члены ревкома уже знают, что документы о запасах продовольствия он составил по указанию Бирича, и сейчас его поведут на расстрел.
— Скудные у нас запасы, — говорил Мандриков. Только-только до весны хватит.
— Может, урежем норму выдачи? — предложил Булат. — Тогда растянем подольше.
— Люди голодают, — возразил Мандриков. — Дети как призраки. Нет, нельзя уменьшать норму. Надо находить другой выход из положения.
— Забрать все продовольствие у коммерсантов! — как всегда громко, сказал Семен Гринчук. Его глаза на цыганистом лице горячо сверкнули. — Я еще до Переворота предлагал национализировать все товары у американцев, и, помню, ты меня поддержал, Михаил Сергеевич. Что же ждать? Или ты на попятную?
— При чем здесь на попятную! — Мандриков был недоволен Гринчуком. Всегда он со своими замечаниями торопится. — Национализацию товаров мы всегда успеем произвести. Сейчас это делать рано. Пока не будем портить отношения со Свенсоном. Нам свои коммерсанты много хлопот доставляют.
— В Ново-Мариинске есть склад продовольствия Малкова, — напомнил Булат.
— Я поставил на его охрану Волтера, — сообщил Мандриков. — После суда, над Малковым мы его конфискуем.
— И все же продовольствия мало! — вздохнул Гринчук и, взяв один из представленных Рыбиным документов, потряс им. — Мяса совсем нет! — Он Обернулся к Рыбину. — Неужели нет в складах мяса?
Рыбин вздрогнул. Вот оно, начинается. Ревкомовцы Отправятся в склады и начнут проверять выводы комиссии. Они сразу же обнаружат подлог. У Рыбина судорожно свело челюсти, Гринчук нетерпеливо крикнул:
— Чего мотаешься, как заведенный? Я о мясе спрашиваю!
— Нет, нет его, — едва выдавил из себя Рыбин, хотя мяса действительно не было. Лицо у Рыбина стало серым. Мандриков спросил его:
— Болеешь, что ли?!
— В… в складе прохватило… простудился. — Голос у Рыбина дрожал. Еще никогда он не страдал так, как сейчас.
— Я доволен твоей работой, — похвалил председатель ревкома: — Быстро и хорошо все сделали. Молодцы! А вот простудился ты зря. Иди домой. Возьми со склада немного спирта, выпей, натрись — и под одеяло. Поправишься.
Рыбин едва поднялся и, шаркая непослушными ногами, вышел из кабинета.
— Крепко он, кажется, заболел, — сочувственно произнес Мандриков и вернулся к делу. — Без мяса мы долго не протянем с остальными продуктами. Вот еще доказательство преступного правления колчаковцев. Не позаботились о запасах мяса…