Пурга в ночи
Шрифт:
— На-а-м от-от-вечает толь-толь… только Охотск, — заикаясь, произнес Учватов.
«Что я делаю?» — с отчаянием, от которого хотелось по-собачьи завыть, думал Учватов, но у него не было сил сопротивляться Струкову, и он рассказал все, что знал, сообщил, в какие часы он держит связь, и добавил, что ревкомовцы довольны его работой.
— Вы даже гордитесь их похвалой, — усмехнулся Струков.
— А разве это плохо? — испугался Учватов.
— Пожалуй, даже великолепно, — Струков был спокоен. — Это нам пригодится. Вы будете нашим человеком на станции, — тоном, не допускающим возражений, сказал Струков и, не обращая внимания на отчаяние Учватова и любопытство Бирича, продолжал: — Все, что будут большевики получать или передавать, вы должны сообщать нам.
— Все… вам? — Учватов проговорил это со стоном.
— Да, да, — резко подтвердил Струков. — Если будет радиотелеграмма обо мне, то немедленно сообщите. Ревком обо мне что-нибудь передавал в Охотск?
— Да, для Владивостока, — кивнул Учватов.
— Что? — Струков напрягся.
— Просят подпольный комитет проверить все о вас. — Он чувствовал, что каждое новое слово затягивает петлю на шее. — Владивосток не держит связи с Охотском.
— Там тоже бандиты захватили власть, — вздохнул Струков. — Но это временно, как и здесь. Соблюдайте осторожность. Вас будут навещать… — Он посмотрел на Бирича. Тот кивнул: — Кулик. Когда потребуется, то мы вас известим, — объяснял Струков. — А сейчас вы, очевидно, торопитесь домой?
— А? Что? — Учватов понял, что связан по рукам и ногам. Уже не придется спокойно ожидать колчаковцев. Он посмотрел на Струкова и только сейчас осознал смысл его слов. Суетливо выскочил из-за стола.
— Конечно… домой… пойду…
Что Струков большевик и помилован ревкомом, об этом Учватов вспомнил дома. Он пришел к выводу, что против ревкома готовится заговор и в нем нуждаются те, кто с Биричем и со Струковым. Вновь затрепыхался огонек надежды и уже не слабел, а разгорался, давая Учватову силы и некоторое спокойствие.
Об этом же говорили, оставшись вдвоем, Бирич и Струков.
— Я восхищен вашей смелостью, — с уважением признался Бирич. — Так откровенно и прямо говорить с этим трусом…
— Учватов не только трус, — с презрением сказал Струков. — Он еще и жаден на деньги. Он неудачник, а раз это так, то он завистлив, а отсюда способен на любую подлость, преступление. Он знает, что при ревкоме ему нечего ждать в будущем. При другой власти, рядом с вами, со мной он может разбогатеть. Я уверен, что сейчас Учватов уже дрожит и подсчитывает барыши за свои услуги. Это, между прочим, небольшой психологический экскурс. Для этой беседы с ним вы меня и пригласили? — Струков посмотрел в упор на Бирича. — Я, конечно, могу вас передать в ревком за намерение, попытку…
— Вы этого не сделаете, — спокойно ответил Бирич.
— Почему? — Струков с интересом следил за выражением лица коммерсанта.
— Потому что вы не большевик, за которого себя выдаете. — Бирич выбрал из блюда кусочек маринованной кеты. — И боитесь, что, прежде чем ревком будет уничтожен, большевики сумеют раскрыть ваш обман и вам грозит участь Громова. Вот почему вы добивались встречи с Учватовым.
— Совершенно верно, — улыбнулся Струков. — Хотя я и пользуюсь доверием у Мандрикова, но это до поры, до времени.
— Трудно ждать, что кто-то освободит нас от ревкома.
— Не трудно, а нельзя, — поправил Струков. — Складываются благоприятные обстоятельства. Четверо ревкомовцев уезжают в Усть-Белую. Если бы у нас были верные люди.
— Они есть, — Бирич отложил вилку и негромко заговорил…
Голос Бирича звучал ровно, но Груня из кухни не могла разобрать ни слова. Толстая дверь отделяла столовую. Кулик ушел следом за Учватовым. В этой ночной встрече было что-то тайное, тревожащее старую чуванку. Может, молодого Бирича хотят выпустить. Тогда не жди хорошего, думала Груня и беспокоилась за Елену Дмитриевну.
Груня радовалась за свою прежнюю молодую хозяйку и ее любовь к Мандрикову, Ей не нравился вечно пьяный Трифон. Если он придет домой, — размышляла Груня, — большая беда может быть. Он жену потребует назад. Плохо будет хозяйке, плохо будет Мандрикову. Груня не хотела, чтобы молодой Бирич снова стал мужем Елены Дмитриевны, и решила ее предупредить. Так она уснула и не слышала, когда ушел Струков.
Рано утром, когда Павел Георгиевич, засидевшись со Струковым почти до самого рассвета, еще спал, Груня побежала к Елене Дмитриевне.
…Мандриков с Еленой и Ниной Георгиевной завтракали. Накануне он вернулся поздно, и Нина Георгиевна перенесла свой разговор о больных чукчах на утро. Промолчала и о домашних делах Елена.
— Прошу вашей помощи! — Нина Георгиевна рассказала Мандрикову о том, что увидела в яранге на берегу залива.
— Сейчас же пошлю туда Струкова, — пообещал Михаил Сергеевич. — Ему в амбулатории скучно сидеть. Может, больных поместить к нему?
— Они не пойдут. Им шаман запретил выходить из яранги.
Нине Георгиевне Стало грустно. Опять она в стороне от дела, которое, нашла, К больным чукчам пойдет Струков и, конечно, лечить будет без охоты, а лишь кое-как. Вот если бы у нее были лекарства, то она…
— Не посылайте Струкова. Пусть он мне даст лекарства, аптечку. Я сама пойду к чукчам. Заодно обойду и другие семьи. Я очень хочу.
— Хорошая мысль.
Предложение Нины Георгиевны понравилось Мандрикову. Он внимательно посмотрел на молодую женщину. В ней было что-то новое, светлое. Не знал Мандриков, что это была любовь.
Тон Нины Георгиевны заставил Елену Дмитриевну насторожиться. В ее голосе звучало волнение. Она перевела взгляд на Мандрикова, и ей показалось, что он несколько отчужденно посмотрел на нее.
Просьба Нины Георгиевны заставила Мандрикова подумать о жене: почему бы и ей не найти себе дело. Ведь скучно весь день Блэком заниматься. Пошла бы вместе с Ниной Георгиевной. Михаил Сергеевич уже хотел предложить это, но она заговорила раньше:
— Для всех ты, Михаил, готов сделать хорошее, а вот о жене не хочешь позаботиться. Посмотри, — она протянула руку. Ладонь перечеркивала царапина. — Видишь, это я вчера поранилась, когда печку топила.