Пурга в ночи
Шрифт:
…Со-вет-ской Рос-с-ии…
Карта была выкрашена в красный цвет. Прежняя расцветка осталась лишь там, где еще были белогвардейцы и интервенты. Дальний Восток и часть Восточной Сибири отливали бледно-зеленоватым глянцем. Эту типографскую окраску Мандриков и Мохов не тронули: от Иркутска до Владивостока и Петропавловска были колчаковцы. И тем ярче горели на бледной зелени красные знамена, нарисованные Моховым у точек с подписью: «Ново-Мариинск» и «Охотск».
В бараке стоял гул. Шахтеры обсуждали фронты, спорили. Мандриков увидел в стороне Струкова. Он сидел на боковых нарах, положив ногу на ногу, и внимательно изучал карту. Лицо его было задумчиво. В самый угол барака забились колчаковцы. Михаил Сергеевич отвел глаза от Трифона. Он вспомнил о Елене. Все-таки к ним перешла Груня. Остается еще мне перебраться в дом Биричей, с тоскливой внутренней усмешкой подумал Мандриков и, прогоняя невеселые мысли, сказал:
— Кто-то спрашивал, где Шкотово, в котором восстал гарнизон против колчаковцев. Так вот оно.
Михаил Сергеевич, наклонившись, указал точку недалеко от Владивостока, почти в самом низу карты. Многие повскакивали с мест, навалились на впереди сидящих товарищей. Михаила Сергеевича обрадовал этот интерес, и он, позабыв о своих огорчениях, которые ему доставляла Елена и встреча с Трифоном Биричем, убедительно заговорил:
— Скоро алый свет революции зальет всю Россию и освободит от колчаковцев и интервентов эти берега. — Рука Михаила Сергеевича скользила по карте до Омска к востоку. — Красная Армия у Иркутска. Верховный правитель Колчак, которого американцы Так щедро продолжают вооружать, одевать и подбадривать, бежит, Но еще бесчинствуют над жителями Приморской области японцы. — В его голосе было столько боли и гнева, что в бараке стало необыкновенно тихо. Всем передалось состояние Михаила Сергеевича. А он уже рассказывал о Новикове: — Вы, конечно, помните, как ночью к вам приезжал наш товарищ, большевик, Николай Федорович Новиков и сообщил вам о том, что Громов понизил плату за уголь?
— Да, помним! — зашумели шахтеры.
— Убили его гады, колчаковцы!
Шахтеры стали оборачиваться в сторону Трифона Бирича, Перепечко, Соколова. О смерти Новикова и о надругательстве над его трупом шахтеры знали. Михаил Сергеевич видел, что достаточно слова, чтобы вспыхнул пожар расправы. Он поспешно объяснил:
— В смерти Новикова виноват коммерсант Малков. В Усть-Белую выезжают наши товарищи, и там…
— Расстрелять убийцу! — закричали шахтеры. — Не прощать! Так с каждым могут поступить!
Мандриков посмотрел на Берзина. Тот с одобрением смотрел на шахтеров. Михаил Сергеевич попросил тишины и продолжал:
— Красная Армия идет на восток] Недалек Тот день, кода Иркутск, Хабаровск, Владивосток будут свободны и вы, первыми сбросившие ярмо колчаковщины, будете приветствовать своих братьев. Под красным флагом навсегда исчезнет нищета, голод, бесправие. На этой северной земле горячее солнце Советов осветит новую жизнь, ростки которой уже проклевываются.
…Струков внимательно слушал Мандрикова и, несмотря на свою к нему ненависть, не мог не признать, что он хороший оратор и может увлечь слушателей, но вместе с тем Струков безошибочно уловил, что в распоряжении Мандрикова очень мало, сведений о том, что происходит в России.
Оказавшись на копях, Струков пока ко всему присматривался. Шахтеры встретили его по-разному. Одни отнеслись к его появлению равнодушно, другие — с насмешкой, третьи — с недоумением, но через день-второй перестали даже замечать его присутствие. Струков старался держаться незаметно. Очень настороженно по отношению к нему держались колчаковцы.
Он был со всеми одинаков и прилежно, даже чересчур, делал перевязки и примочки милиционерам. Струков выжидал. Он был уверен, что за ним установлена слежка, и каждый свой шаг, каждое слово тщательно обдумывал. Первые дни он ожидал, что на копи будут, высланы и Бирич и Учватов, во они не появлялись. Значит, ревкомовцы не все знают об их ночной встрече. Это радовало его, и он ждал момента, когда можно будет снова установить связь о Биричем.
Струков не сложил оружия. То, что сообщил ему Павел Георгиевич, давало уверенность, что против ревкома можно успешно выступить. Уничтожить его, восстановить прежнюю власть — вот о чем мечтал Струков. Это было очень заманчиво. Он тогда стал бы значительной фигурой и по-иному говорил бы с Фондератом, да и с американцами. Уж чего-чего, а раскошелиться и дать ему теплое местечко им бы пришлось, Струков даже подумывал о том, что неплохо бы стать управляющим Анадырским краем. Сладкие мечты отвлекли его. Он прислушался, Мандриков отвечал на вопросы шахтеров:
— Вы, товарищи, справедливо жалуетесь, что у вас не во что переодеться, а в лавках у коммерсантов выбор небольшой и все стоит дорого, Ревком решит этот вопрос так. — Мандриков заметил, что все члены ревкома посмотрели на него. В ревкоме об этом не говорили, но он был уверен, что не ошибется. — Мы, если не получим заверения, что будут присланы товары из Владивостока, закупим их у Америки на то золото и пушнину, которые колчаковцы награбили здесь и хотели, себе присвоить. Продавать товары будем по самой, какой только возможно, низкой цене. Советская власть никогда не будет наживаться на трудовом люде и его нужде!
Шахтеры одобрительно зашумели. Мандриков и его товарищи были довольны. Собрание шахтеров, которое так хорошо прошло, убедило их, что угольщики вместе с ревкомом и полностью одобряют его действия.
Весь день между копями и Ново-Мариинском сновали упряжки. Уголь вывозили дружно, весело. Если приказчики коммерсантов делали это неохотно, а Тренев и Рыбин ради того, чтобы ревкомовцы видели их усердие, то остальные работали о новым, до сих пор незнакомым им чувством. Каждый словно стал сильнее. Возили уголь бедным бесплатно и раньше. Нет-нет, да кто-нибудь подбросит мешок-другой, но это была милостыня. То, что делали члены ревкома и остальные, было большим и значительным. Впервые в это воскресенье на копях было меньше пьяных.
Мандриков возил уголь со Смирновым. Весело покрикивая на собак, Смирнов шагал крупно, сильно и с какой-то хозяйской уверенностью. Казалось, что все: погрузка угля, поездки — доставляло ему удовольствие.
— Где вы так научились управлять собаками? — спросил Мандриков.
— Да тут, на Чукотке. — Смирнов махнул остолом. В его руке он казался соломинкой. — Нужда-матушка — злая теща, всему научит.
И он рассказал о себе. Мещанин из Твери, он в поисках лучшей доли добрался до Камчатки, там он прослышал о пушнине Чукотки и, скопив немного деньжонок, перебрался сюда, стал торговать.
— Разбогатеть не успел, — горько рассмеялся Смирнов. — Братья Караевы меня слопали, как щука пескаря. Не успел оглянуться, как стал у них агентом. А куда денешься? Платят хорошо, обиды на них не имею. Я сам бы при случае их проглотил.
— Зачем же сюда с Дежнева приехали?
— Караев-старший приказал узнать новости, цены да кое-что у Свенсона купить… Одним словом, купеческие справки навести. А тут уж новая власть. — Он покрутил головой, усмехнулся: — Чудная власть: всем доброй хочет быть.