Пурга в ночи
Шрифт:
Дочитав до конца радиограмму, Михаил Сергеевич написал сбоку: «Передать» — и поставил свою подпись. Довольный Лампе ушел. Бесекерский занял его место, Мандриков устало поднял не него глаза. Исидор Осипович догадался, что он пришел не вовремя, но отступать было поздно.
— До меня дошло, что в Белой, да и в других селах, голодают люди. У меня нет своих детей, но я очень люблю ребятишек и…
— И что же? — перебил его Мандриков.
Его раздражал и елейный голосок Бесекерского, и его угодливая физиономия. За всем этим укрывался хитрый и беспощадный враг. Попадись такому в руки, он не выпустит
— …Я хотел бы помочь им. Прошу принять от меня бесплатно для детишек сахару, консервов…
Когти! Пальцы у него похожи на когти орла, вспомнил Мандриков двуглавого орла на гербе Российской империи.
— Благодарю за внимание к детям, — сухо ответил Мандриков. — Больше бы о детях вспоминали, господа коммерсанты.
— Правда ваша, — согласился виновато Бесекерский.
Он был разочарован и даже обижен. Исидор Осипович ожидал, что его широкий жест вызовет куда более теплый прием. Ему ничего не оставалось делать, как откланяться, но тут внимание всех привлек плаксивый голос Парфентьева. Он стоял перед Берзиным и, переминаясь с ноги на ногу, жалобно тянул:
— Собацки-то мои плохонькие. Много собацки безали, совцемь худые стали. Как таких собацек назад в Белую погонишь? Пропадут собацки…
У Парфентьева было такое жалкое лицо, что Берзин махнул рукой:
— Уходи.
Парфентьев, приседая, выбежал из кабинета.
Август Мартынович с укоризной сказал Оттыргину:
— Зачем его привел? Видел, наверное, что его собаки плохие?
— Может его упряжка с моей бежать, — настаивал Оттыргин. — Не хочет он ехать.
— Парфентьева все равно возьмем с собой, — сказал Берзин. — Он будет нужен в Белой. Пойди растолкуй ему. — Оттыргин вышел. — Скоро полдень, а нарт не имеем.
— Разрешите одну предоставить вам, — предложил Бесекерский. — Взаимообразно. Собаки у меня сильные.
— У вас одна упряжка? — поинтересовался Мандриков.
— Одна, но я обойдусь, — заверил Бесекерский.
— Беру. Спасибо, — сказал Берзин.
— Тогда и у меня возьмите. — Тренев был сердит на себя: не догадался раньше Бесекерского. — Я могу обойти кое-кого.
— Было бы хорошо, — согласился Мандриков. — Я не хотел бы прибегать к конфискации упряжек. Мы должны как можно реже пользоваться своей властью в ущерб жителям.
Игнат Фесенко этого не знал. После заседания ревкома он вспомнил, что хорошая упряжка есть у Толстой Катьки, и направился к ней. Когда-то Игнат хорошо знал дорожку к кабаку и частенько по ней хаживал. Одиноко было моряку на чужом неприветливом берегу. Тоска по родному Черноморью грызла его, и он эту тоску заливал водкой. Чернявый матрос приглянулся любвеобильной кабатчице, и не уйти бы ему из ее объятий, если бы, не дружба Игната с Булатом.
Потеряла Толстая Катька не только щедрого, любившего широко кутнуть клиента, но и лишилась его симпатии. Когда Фесенко перестал ходить к ней, забеспокоилась, затосковала и побежала к нему на радиостанцию с узелком гостинцев, с бутылкой лучшего рома. Думала, Игнат больной. Хотела пожалеть
— Чего тебе?
— Пришла вот… я… думала… больной… — Хмурый вид Игната смутил ее. Толстая Катька протянула ему узелок. — Вот гостинцев тебе напекла… сама…
Ее рука с узелком повисла в воздухе. Так и стояла Толстая Катька перед Игнатом. Фесенко охватил гнев. Он не знал, куда деваться от стыда. Учватов вышел к Фесенко и ядовито спросил:
— Что же это ты, Игнат, не сказал нам, что тебя можно поздравить с законным браком? Как же величать твою нареченную, твою законную супругу? Кажется, Екатерина Тол… — Смех помешал ему договорить. Фесенко, не помня себя, зашипел на Толстую Катьку:
— Ты, толстая свинья, годная на шашлык моржу, зачем сюда пожаловала? Какого… — дальше Игнат выговаривал такие слова и в таком сочетании, что ему бы позавидовали самые свирепые боцманы Одессы и Марселя.
Толстая Катька, многое перевидавшая на своем веку, отскочила от Игната и в испуге уронила узелок с гостинцами. Игнат поддал его ногой, и узелок ударился в массивную спину кабатчицы. Это был самый тяжкий момент в жизни Толстой Катьки. Он надругался над ее чувством, разбил ее надежды. Она возненавидела Игната, и в глубине ее могучей груди тлел неугасимый огонь мести.
Случая не представлялось. Когда же Игнат стал членом ревкома, кабатчица не смела и мечтать о расплате. И вот неожиданно представилась возможность. Толстая Катька еще спала, когда Фесенко, забыв о прошлом, явился к ней.
— Ты… Вы… Игнат… господин… — Толстая Катька лепетала, не зная, как обращаться с Фесенко. Она была уверена, что он явился к ней как член ревкома, чтобы наказать за тайную торговлю по ночам в будничные дни. «А может быть, узнали, что я по наказу Бирича на мухоморе да махре питье настаиваю». Толстая Катька с ужасом думала о том, что ее поведут в тюрьму, кабак разорят и найдут под полом банку с золотом, с деньгами.
— Господа подо льдом плавают, — сердито оборвал кабатчицу Фесенко. — Плавают, да курса к полынье не найдут.
Эти слова нагнали на Толстую Катьку еще больший страх. Уж не собираются ли ревкомовцы расправиться с ней, как с Громовым? Лицо Толстой Катьки стало расплываться в плаксивую гримасу, что делало ее безобразной. Кабатчица собиралась повиниться в своих грехах и просить прощения, но этого не потребовалось. Фесенко, видя, что сейчас потекут слезы, быстро сказал:
— Упряжку свою дай на время!
— О, батюшки! — вскричала так радостно и облегченно Толстая Катька, что Игнат настороженно, посмотрел на кабатчицу: не пьяна ли она, в своем ли уме. А она восклицала:
— Да берите же! Да с удовольствием! Да разве я против? Ох, господи!
Фесенко все еще подозрительно следил за Толстой Катькой. Тут она стала приходить в себя и повеселев да, увидев, что ей не грозит беда. Игнат собрался уходить, но Толстая Катька схватила его за руку:
— Нет, нет, так я вас не отпущу, Игнат Филиппович. Угощу стаканчиком! Не обижайте одинокую женщину. Ромчик у меня для вас припасен!