Пурга в ночи
Шрифт:
— Мои собацки… — начал свою песню Парфентьев, но Оттыргин не стал его слушать.
— Я на твоей упряжке поеду. А тебя все равно повезут в Белую. Комиссар едет больной. У него изо рта кровь течет. А ты собак жалеешь.
К Парфентьеву вернулся страх.
— Я Смирнова на Дежнев повезу.
— Тебя свяжем и повезем в Белую, — пообещал Оттыргин. — А упряжку возьмет ревком. Ревкому, надо много упряжек. Смирнов подождет.
— Ревкому надо упряжки? — вступил в разговор Ульвургын.
— Надо, — кивнул Оттыргин и вернулся к Парфентьеву.
Каюр видел, что ему не избавиться от поездки в Усть-Белую. Как же быть? Лучше ехать каюром, чем пленником. Он нашел выход, он хитрее всех. Какой он умный! Парфентьев с превосходством посмотрел на Оттыргина и Ульвургына.
— Ладно, поеду. Побегут собацки мои, не буду собацек жалеть.
— Я, — хозяин яранги хлопнул себя по груди, — я, Ульвургын, даю ревкому свою упряжку. Я поеду каюром.
Оттыргин обрадовался и потащил обоих каюров к Берзину.
Вечером Август Мартынович записал в своем дневнике: «Был Парфентьев, говорил, что он сначала не хотел ехать на Белую, а потом подумал, что люди своей жизнью рискуют, а он собак жалеет. Береговой чукча Ульвургын сам предложил свою упряжку, но я подозреваю, что это дело Оттыргина. Если действительно так все камчадалы рассуждают, то мы все-таки начнем разделываться с кулаками и покажем им где раки зимуют. И тогда чукча, эскимос, камчадал… коряк поймут, в чем состоит большевизм.
Я думаю, на будущий год объявим «республику» Советов под северным сиянием. А пока это одна фантазия. Увидим, что будет весной…»
Август, Мартынович в полуночной тиши дописал последние строчки и, закрыв дневник, уложил его в свой мешок. Вот и последнее, что он сделал в Ново-Мариинске перед выездом. Впереди длинный путь в незнакомые далекие села. Но у Берзина нет ни волнения, ни особого дорожного настроения. Он, как обычно, по-деловому буднично думает о том, — все ли в дорогу приготовлено, перебирает в памяти все мелочи. Кажется, ничто не упущено. Можно и отдохнуть.
Август Мартынович смотрит на крепко спящего Галицкого. Шахтер посапывает. Август думает о том, что поездка должна укрепить здоровье Мефодия. Вернется он полный сил и возьмется за работу на шахте. Приходит мысль о себе, но Август Мартынович гонит ее. Он гасит лампу и осторожно, чтобы не разбудить, укладывается рядом с Галицким.
Он смотрит в темноту, и ему тяжело дышать под ее тяжестью. А может быть, потому, что на сердце Берзина неспокойно. Нет, не то, что предстоит сделать, его тревожит. Берзин уверен, что он все выполнит так, как до сих пор выполнял приказы партии и своего сердца. Он тревожится за Мандрикова. Как Михаил без него? Они сегодня как следует и не поговорили друг с другом.
В трудном положении остается Михаил Сергеевич. Кто может поручиться, что не повторится что-либо похожее на историю с Фесенко? Август Мартынович недоволен собой. Зачем сомневаться в товарищах? Если ищешь в них слабости, не сам ли ими обладаешь?.
Так в чем же причина его тревоги? Елена Бирич! Август Мартынович как бы видит эту красивую женщину, и все в ней вызывает у него протест. Холодное лицо, надменный взгляд, капризные волевые губы… Чужая, чужая! С какой ненавистью и с каким презрением смотрела она на ревкомовцев, когда Мандриков ждал ответа на свое признание. Счастлив ли Михаил с ней? Август Мартынович не спрашивал Мандрикова ни разу, но думал, что едва ли. Он бы никогда не женился на такой, как Елена.
Берзин вспомнил девушку, которая перевязывала его в Петрограде, когда он был ранен во время штурма Зимнего. Он так и не знает ее имени, но очень хорошо помнит ее. Вот было бы чудесно, если бы удалось ее встретить. Она, наверное, по-прежнему в Петрограде. Август поедет туда и, конечно, встретит ее и скажет, что он тот самый солдат, рану которого Она так ловко перебинтовала, и что он ее любит. Что она ответит? Она спросит, почему он так долго не говорил ей об этом. Тогда он расскажет о Севере, о том, как он устанавливал Советы…
Берзину казалось, что он несется на нарте по искристому снегу и рядом девушка с серыми глазами. На ней кожаная тужурка. На рукаве белая повязка с красным крестом. Август улыбается ей. С легкой улыбкой Берзин заснул. Ему снился радостный сон…
Также долго не могли заснуть в эту ночь Антон и Наташа. Когда ревком решил, что в Усть-Белую поедет и Антон, Наташа приняла эту весть почти спокойно. Приближался день отъезда, и Наташа заволновалась, Прижавшись к груди Антона, она, не переставая, плакала, Антон нежно обнял ее, пытался успокоить:
— Ну, не надо, Наташа. Перестань. У тебя такие горячие слезы, что они мне грудь прожгут.
Он старался говорить шутливо, а у самого тяжело было на сердце. Месяц, на который рассчитана поездка, кажется им бесконечно длинным. Антон понимал, что она будет себя чувствовать очень одинокой, и просил Нину Георгиевну как можно больше бывать с Наташей. Наташа, всхлипывая, шептала:
— Никого мне не надо. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Не хочу. Я такая, такая несчастная. Почему я не могу ехать с тобой, быть с тобой вместе? — В ее голосе зазвучало отчаяние. — Зачем мне ребенок, зачем, если я не с тобой, если с тобой что случится…
— Клянусь на северных красавиц не смотреть, — пошутил Антон и взволнованно продолжал: — Береги себя, дорогая, любимая моя, береги, я очень хочу, чтобы у нас скорее был сын. Или ты хочешь, чтобы была дочка?
— Сын, сынок… — вздохнула Наташа, — весь в тебя.
И она снова заплакала. Антон поцеловал жену, я нежность захлестнула его. Он был счастлив и чувствовал себя сильным, готовым к любым трудным дорогам.
Ни он, ни Наташа, ни их товарищи не знали, какие у них впереди трудные пути, что многие погибнут и не раз на них обрушатся испытания, которые потребуют силы, выдержки, веры в свое дело, но они все выдержат и в этом им очень поможет любовь.
…После отъезда Берзина и его спутников члены ревкома собрались у Мандрикова. В коридоре никого не было. Новомариинцы готовились к встрече Нового года. Ревкомовцы вяло переговаривались. После проводов всегда немного грустно. Михаил Сергеевич громко заговорил:
— Товарищи! Завтра наступает тысяча девятьсот двадцатый год! Пожелаем же, чтобы он был годом завершения разгрома всех врагов нашей молодой Советской России и на всей ее земле была счастливая жизнь трудового народа. — Он повернулся к карте, которая занимала стену кабинета. — Чтобы свет зари новой жизни залил все ее окраины…