Пурга в ночи
Шрифт:
Шесть часов Особая интернациональная рота под командой комиссара держала подступы к мосту. А когда кончились боеприпасы, Август Мартынович повел бойцов в штыковую атаку.
Солнце, золотистая нива, бойцы, идущие на смерть, во главе с высоким белокурым человеком в черном, поблескивающем на солнце костюме, — все это было так необычно, что японцы, сбив с ног опешившего офицера, ринулись назад…
За спиной красногвардейцев послышался гул поезда. Дав короткий свисток перед мостом, паровоз и вагоны загрохотали под его фермами.
…Вечером у костра Берзин протирал свой маузер и негромко, стараясь правильно выговаривать русские слова, рассказывал о штурме Зимнего дворца. Он умолчал о том, что одним из первых ворвался на широкую мраморную лестницу, что под оружием вел жалких министров Временного правительства. Бойцы слушали своего комиссара, и им казалось, что свет костра был отблеском залпа «Авроры».
— А Ленина вам приходилось видеть? — спросил кто-то из бойцов.
Август Мартынович наклонил голову:
— Владимира Ильича я видел много раз…
И снова красногвардейцы вместе со своим комиссаром стояли в коридоре у Смольного, охраняли Ленина и по его указанию в группе других большевиков-военных выехали в Сибирь, на Дальний Восток, и снова оказались в Иманской долине. Гордились своим Железным комиссаром. Так называли они Августа Мартыновича за смелость, строгость, преданность революции и беспощадность к врагу.
Красногвардейцы любили его, и на Уссурийском фронте считалось большой честью быть в роте Железного комиссара. Он был одержим революцией.
Слушали бойцы рассказ о Ленине, как вдруг его прервали:
— Где тут Железный комиссар?
— Я есть тут, — встал Берзин.
Посыльный протянул ему пакет. Август Мартынович вскрыл его и при свете костра прочитал приказ. Ему надо было немедленно выехать в Хабаровск. Бойцы с горечью расставались со своим комиссаром…
Клещин прервал свой рассказ и, указав на Берзина, прошептал:
— Уснул…
Август Мартынович спал. Спал глубоко и спокойно. Нина Георгиевна просидела возле него до рассвета. Утром, когда Август Мартынович открыл глаза, она строго сказала:
— Лежите и ни в коем случае не поднимайтесь. Вам нельзя вставать.
— Я уже хорошо себя чувствую, — сказал Берзин и хотел подняться, но Нина Георгиевна, удержав его, позвала из кухни Клещина и Оттыргина.
— Я скоро приду. Не разрешайте вставать Августу Мартыновичу.
Берзин забеспокоился:
— Я буду лежать. Пусть все идут. Прошу только вас, не надо говорить о моем вчерашнем…
— Не скажем, если вы дадите слово несколько дней лежать, — пообещала Нина Георгиевна.
— Даю, — Берзину было тяжело принять эти условия, но иного выхода не было.
Нина Георгиевна не застала Мандрикова дома, Елена, зевая, говорила:
— Уже убежал в свой ревком. Ему, кажется, там больше нравится, чем со мной. А где ты всю ночь была? Михаил беспокоился, хотел идти искать, но я убедила его, что ты заночевала у Моховых, чтобы нам не мешать. — Она засмеялась и потянулась под Одеялом. — Знаешь, когда Михаил стал моим мужем и формально, исчезли скрытая прелесть, волнение. Все стало возможным, обыденным и чуточку скучным. Ну, так где же ты была?
Нина Георгиевна рассказала о болезни Берзина.
— Чахоточный он, это сразу видно. — Елена натянула одеяло под самый подбородок. К утру в домике становилось прохладно. — Долго не протянет. И что за удовольствие тебе с ним возиться? Заразишься еще. Ох, как не хочется вставать и топить печку.
Елена явно рассчитывала, что Нина Георгиевна, как обычно, возьмется за топку и предложит ей полежать в теплой постели. Но Нина Георгиевна ничего не сказала. Она торопилась в ревком. Елена проводила ее злым взглядом. С мужичьем возится. Выслуживается. И чего ей надо?
Елена попыталась заснуть, но не смогла. Становилось холодно, и она с неохотой встала. Как это утро не похоже на те, что были в доме Бирича. Каждый день портил Елене настроение. Она взялась за растопку и щепкой наколола ладонь. С раздражением посмотрела на руки. Они уже не были такими холеными. Сегодня же скажу Михаилу — пусть наймет прислугу. Я здесь за кухарку не обещала быть.
Нина Георгиевна не поверила своим глазам, К крыльцу ревкома подкатила упряжка. Оттыргин помог подняться Берзину и провел его в кабинет, значит, Берзин обманул ее. Она обиделась и повернула домой, но, сделав несколько шагов, бросилась бегом в ревком. Она не может безразлично смотреть, как человек сам себя губит. Ни на кого не обращая внимания, Нина Георгиевна ворвалась в кабинет Мандрикова.
— Что же вы делаете, Август Мартынович? Вы сами себя хотите убить.
— Что случилось?
Нина Георгиевна рассказала. Берзин сидел, сутулясь и сердито постукивая пальцами по столу, Мандриков напустился на него:
— Зачем же ты пришел, Август? Мы…
— Без меня обойдетесь? — глухо продолжал Берзин. — А я этого не желаю, и этого мне не разрешает, мой долг коммуниста.
— Ты же болен! — Мандриков с тревогой смотрел на восковое лицо товарища.
— Лучше умереть стоя, чем в постели, — отозвался Берзин.
— Я попрошу членов ревкома, чтобы они приказали тебе лежать. Лежать и отдыхать, набираться сил…
— Ты этого не сделаешь, — негромко ответил Берзин. — Я не разрешаю.
Мандриков вскипел, но сдержался и обратился к Нине Георгиевне:
— Спорить с ним бесполезно. Отдыхайте, а то на вас лица нет.
Торопливо распрощавшись, она вышла. Впереди пустая болтовня с Еленой, длинные однообразные дни. А как бы ей хотелось быть со всеми в ревкоме, делать Что-то нужное. Ох, размечталась, как девчонка. И как мне не стыдно, — корила себя Нина Георгиевна, но ничего не могла собой поделать. Возвращаться к Елене не хотелось, и она побрела к окраине Ново-Мариинска.