Пурга в ночи
Шрифт:
Струков, разыгрывая волнение, не отвечал. Он дрожащими руками долго, чтобы все видели, разворачивал письмо Малкова. Берзин, подозрительно следивший за Струковым, протянул руку к свертку. Его остановил крик Струкова:
— Не трогайте!
Мандриков, теряя терпение, спросил:
— В чем дело? Что это за сверток?
Струков прикусил губу, а Лампе начал:
— Это есть голова…
— Не надо! — истерически крикнул Струков и протянул письмо: — Это от Малкова для Громова и для меня.
Слова письма тяжелыми камнями падали в напряженную тишину…
…Весть о том, что привез Лампе, через Еремеева быстро облетела пост. Толпившиеся в помещении ревкома люди разошлись. Ново-Мариинск словно опустел. Все сидели в домах и говорили шепотом. Никто не мог оставаться спокойным. Что предпримет ревком? Будет ли он мстить за Новикова?
До сих пор Новикова знали и видели немногие, но сейчас о нем услышали все. Трудно было установить, откуда идут эти слухи, но они обрастали вымышленными подробностями, и фигура Новикова с каждым часом становилась значительнее. Страх создавал выдуманного Новикова, за которого будут мстить! Многие хотели бы в этот момент оказаться далеко от Ново-Мариинска, но бежать сейчас — значило навлечь на себя подозрение.
А ревком все заседал. Приближался вечер. К Биричу, улучив момент, забежал Еремеев и торопливо сообщил:
— Спорят ревкомовцы. Латыш чахоточный хочет заложников взять.
— Кого? — встревоженный Бирич почувствовал надвигающуюся беду.
— Многих называл. Вас тоже. — Еремеев чаще обычного протирал мутные, слезящиеся глаза. Он был так взволнован, что отказался от привычного стакана водки. — В запас оставьте. Ревкомовцы учуют водку, стребуют, где пил. Латыш все замечает. Глазищи его светлые ножами колют до самой глубины.
Отказ Еремеева от водки сильнее всего убедил Бирича в серьезности положения. Оставшись один, он заходил по комнате и, с хрустом покручивая пальцы, шептал:
— Что-то надо предпринять! Что-то надо предпринять!
У него возникало много планов: немедленно бежать в тундру, в далекие стойбища, но на копях останется сын, и ревкомовцы его расстреляют. Может быть, ехать на копи и уговорить Перепечко и сына поднять восстание против ревкома? Но кто с ними пойдет? Шахтеры за ревком, чукчи тоже.
Коммерсанты! Вот кто поддержит замысел Бирича! Они решатся на все, чтобы сохранить богатство и снова стать хозяевами Чукотки. Коммерсанты и несколько верных им людей. У всех есть оружие. У кого нет, — он, Бирич, даст из своего тайного склада. Скоро наступит ночь. В темноте действовать удобнее. Надо неожиданно напасть на ревком и всех его членов перебить. Бирич послал Груню за Куликом и коммерсантами. Первым пришел, как всегда, Сукрышев. Бирич не успел ему ничего сказать, как явились одновременно. Пчелинцев, Щеглюк и Петрушенко. Они были испуганы. Он коротко и энергично изложил свой план, Сукрышев, выбивая зубами дробь, едва произнес:
— Зачем-с… зачем-с…
— Да-с, — невольно подстраиваясь под тон Сукрышева, заговорил Пчелинцев. — Не могу согласиться… нет, не могу…
— Да почему же? — сердито воскликнул Бирич. — Вы уверены, что ревкомовцы с вами не расправятся?
— Не сейчас. Я и такие, как я, нужны им. В ревкоме разумные и трезвые люди, они не будут безрассудно мстить. Любая мстительность всегда вызывает противодействие, даже у сторонников.
— Вы идете на поклон к ревкому? — У Бирича перехватило дыхание. — Будете им служить?
— Нет, — Пчелинцев пожевал малокровными, тонкими губами. — Я и ревком — враги. Я сам с удовольствием пристрелю Мандрикова или любого из них, но только когда это будет вовремя. Сейчас наше выступление принесет гибель.
— Чего паникуешь? — пробасил Петрушенко. — Вас послухаешь, так и в штаны накладешь. Верно Павел Георгиевич нам, дурням, добрый совет дает. Ударим по ревкому…
— Шахтеры тебя следом за Громовым отправят, — прервал его Пчелинцев. — Пока мы собираться будем, те же чукчи в ревком уже все сообщат. За нами сколько глаз следит. Думали об этом?
— Верно-с, верно-с, — Сукрышева трясло. — Подождать надо-с…
— Ну, а вы? — Бирич уставился на молчавшего Щеглюка. — Ваше мнение?
— Мое? — Щеглюк поправил длинную прядь на вспотевшей лысине, его глазки за очками перебегали с одного коммерсанта на другого. — Я думаю, Павел Георгиевич, что ваша мысль ценная, но сейчас не время. Не получится у нас… только погубим и себя и свое дело.
— Верно-с, верно-с. — кивал Сукрышев.
— Да замолчите вы, попугай! — огрызнулся Пчелинцев и обратился к остальным: — Мы должны поблагодарить Павла Георгиевича за смелость. За то, что он первым из нас решился в открытую сказать о том, что мы уже думали, но каждый про себя. Ревком надо, уничтожить. Все с этим согласны? Я не ошибаюсь? Что молчите?
Коммерсанты вразнобой подтвердили его предложение.
— Когда и как мы это сделаем, нужно обдумать и тщательно подготовиться. Очень осторожно, очень.
Петрушенко шумно вздохнул:
— Как бы большевики нас голышом по свиту не пустили, прежде чем мы батожки в руки возьмем.
— По-умненькому надо торговать. — Тонкие губы Пчелинцева изогнула насмешливая улыбка. — Хитрите вы, дорогой мой Панове.
Бирич был полон презрения к коммерсантам. И все же он был вынужден признать, что Пчелинцев оказался более дальновидным.
— Вы удержали меня от ошибки. Благодарю, но я надеюсь, господа, что после сегодняшней встречи мы начнем действовать более решительно.
— Вы — наш старшина, — сказал Пчелинцев. И мы готовы выполнить ваши советы. Не так ли, господа?
Сукрышев, Петрушенко и Щеглюк подтвердили свое согласие. Бирич поблагодарил их за доверие и предложил поужинать.
Настроение у его гостей поднялось. Все вместе коммерсанты почувствовали себя сильными. Бирич верил, что он ревком уничтожит. Надо только лишить ревком поддержки шахтеров и чукчей.