Пурга в ночи
Шрифт:
Молодая женщина была не одна. У нее оказались Наташа и Бучек, которому Нина Георгиевна меняла повязку. Михаил Сергеевич поздоровался, но приветствие у него прозвучало невесело.
— Что-нибудь случилось? — От Бучека не укрылось расстроенное лицо Мандрикова.
— Насморк схватил. Вот и пришел за помощью к нашему эскулапу.
Все поняли, что Мандриков отговорился, Нина Георгиевна женским чутьем угадала: опять Елена чем-то его обидела. Ей хотелось его успокоить.
— Вовремя пришли. Сейчас чай будем пить.
Она кончила перевязку и захлопотала у печки.
— Ну, а ты чего хмурая? — Мандриков присел рядом с Наташей. — Все о своем Антоне скучаешь?
— Почему от него так долго ничего нет? — Наташа с тоской смотрела на Мандрикова. Материнство давалось ей тяжело. Лицо Наташи опухло.
— Ничего с твоим Антоном не случится, — стал успокаивать ее Мандриков. — Почта «гав-гав» везет тебе его письмо, завтра или послезавтра ты получишь его. Держим пари?
Михаил Сергеевич старался убедить и Наташу и себя. Его тоже начало беспокоить долгое молчание Берзина. Пора бы ему прислать хоть маленькую весточку. Прогоняя от себя тревожные мысли, спросил Бучека:
— Что так разбушевались твои, шахтеры сегодня?
Бучек кивнул лысой головой, но ничего не ответил. Он сердился на Мандрикова, который придумал «домашний арест» рабочих копей и долго его не снимал. Шахтеры были недовольны. Этим можно было объяснить и то, что вечером в кабаке побывали почти все угольщики.
— Ты чего свой нос повесил? — Мандрикову не понравилось молчание Бучека. Тот уклонился от ответа:
— Нина Георгиевна пообещала чай, а сама что-то тянет с ним. Никак пожалела.
— Сейчас. Сейчас я вас напою таким чаем, какого еще на Чукотке и не было.
Она произносила ничего не значащие слова, а сама думала о Михаиле Сергеевиче. Бучек поглядывал на Мандрикова и терялся в догадках. Жена у него молодая, днями с ней не видится, а по ночам бродит по посту. Зачем он к нашей фельдшерице заявился? Что-то в поведении Нины Георгиевны привлекало его внимание. С приходом Мандрикова она изменилась. Бучек не успел присмотреться. С улицы донесся отчаянный стон.
— Что это? — вскрикнула Наташа. Она хотела вскочить, но Мандриков удержал ее.
Нина Георгиевна с чашкой в руке застыла у плиты. Бучек оказался на ногах. Они с Мандриковым выбежали из амбулатории в темноту. Кричал человек где-то рядом.
Мандриков спустился с крыльца. Глаза его уже привыкли к темноте. Вокруг никого не было. Он сделал несколько шагов и чуть не упал, споткнувшись о лежащего на земле человека.
— Кто тут?
Мандриков нагнулся и услышал прерывистое со свистом дыхание и какое-то непонятное бульканье. Пьяный, наверное, — подумал Михаил Сергеевич и хотел растормошить его, но рука наткнулась на мокрую липкую шерсть кухлянки, и в лицо ударил запах крови.
— Бучек! Скорее сюда! Кого-то порезали.
Тут Михаил Сергеевич вспомнил, что у Бучека рука на перевязи. Он поднял со снега застонавшего человека и внес его в амбулаторию.
— Да это же Харлов! — крикнул Бучек. Узнал шахтера и Мандриков. Он осторожно положил Харлова на кушетку и стал помогать Нине Георгиевне, хотя видел, что шахтера уже не спасти.
Из глубокой раны на груди непрерывно шла кровь. Серое лицо Харлова на глазах менялось. Черты лица заострились, челюсть отвисла. Прежде чем Нина Георгиевна успела наложить повязку, шахтер умер не приходя в себя.
…Трифон Бирич и Перепечко, услышав от Харлова, что ревком разрешает всем ходить в Ново-Мариинск, немедленна отправились на пост.
— Ох и выпьем мы сейчас у отца! — говорил Трифон Бирич и жадно облизывал губы, предвкушая удовольствие. — А закуски у нас какие! Помнишь?
— Быстрее их сожрать надо, а то как бы ревкомовцы не отобрали. — Перепечко выругался.
В нем, заросшем, грязном, трудно было узнать того щеголеватого офицера, который еще недавно командовал отрядом в Ново-Мариинске. Глаза его горели ненавистью. Он сплюнул на снег, и по лицу пробежала усмешка:
— Ревкомовцы еще получат от меня сюрпризец, и не один.
— Ты о чем? — не понял Трифон.
Перепечко заколебался и неопределенно ответил:
— Да так, всякая ерунда в голову приходит.
— Вымоемся в горячей воде — и за стол, — продолжал говорить Бирич. — А затем в чистую и мягкую постель.
— И была бы под боком мягкая баба, — захохотал Перепечко и тут же оборвал смех, увидев, как Трифон яростно на него взглянул. — Ты чего?
Перепечко не понимал, что произошло с Трифоном. Лицо Бирича налилось кровью, и он ускорил шаг. В крупной фигуре Бирича было что-то угрожающее Перепечко догнал Трифона и услышал, как тот бормочет:
— Убью, гадину, убью…
Тут Перепечко догадался, что Трифон вспомнил о своей жене. За все время, что они находились на копях, Бирич ни разу не заговорил о Елене. Даже тогда, когда на копи пришла весть, что Елена стала женой Мандрикова. Кое-кто подшучивал над Биричем по этому случаю, но он держался так, словно ничего не произошло.
— Не ее надо, а его, — сказал Перепечко. — Она баба, что с нее возьмешь? Не будь его, она была бы по-прежнему с тобой.
— Отец ее Свенсону готовил, — глухо сказал Бирич. — Хотел подороже продать и потом дивиденды получать, как с хорошей акции.
Перепечко только присвистнул от удивления. И тут же бесшабашно:
— Ну чему быть, того не миновать, Трифон. И не надо унывать. Все на свете трын-трава. Эх, выпить бы сейчас! А ревкомовцам я кое-что устрою. Попомнят они меня.
Перепечко опять выругался и оглянулся, не услышал ли его кто. Шахтеры шли группами, но вблизи Перепечко и Трифона никого не было. Они шли по дороге, ведущей в Ново-Мариинск. Короткий день уже клонился к вечеру. Хмурое небо было забронировано толстыми снеговыми тучами.