Пушинка в урагане
Шрифт:
– Я думаю – медленно проговорил Андрей – что в словах Александра Ильича имеется большая доля смысла.
– А что Вы думаете, Евгений Израилевич?
– Как ни странно для человека моей профессии, я полагаю, что слова Александра Ильича достойны, как минимум, вдумчивого обсуждения. Разве что, я бы предложил ввести для депутатов гипотетического парламента ответственность за действия и бездействие, а самое главное – за слова.
– И как же Вы себе это представляете?
– Довольно просто: депутат, в течение определённого времени не выполняющий своих обещаний перед избирателями, подлежит отзыву. В идеале было бы ещё и запрещение на определённый срок после этого, избираться куда-либо.
– Но позвольте, если депутат что-то обещал, но по объективным причинам не смог добиться?
– А боролся ли, сей депутат? А использовал ли он для достижения цели все доступные законные средства?
– Ох, Евгений Израилевич, чувствую, что со временем Вы вырастете в весьма изворотливого политика.
– Дожить бы, Пётр Николаевич.
– Да, товарищи, мы хорошо поговорили, надо теперь постепенно продвигать идеи конституционной монархии. Впрочем, это пока может подождать. Есть ли у Вас вопросы по поводу задания, Александр Ильич?
– Вопрос единственный: где мне выделят лабораторию?
– Этого я сейчас сказать не могу, Евгений Израилевич будет Вашим помощником по всем административным вопросам.
Старший брат Ленина ушел, а я перешел в комнату с камином, набил в трубочку виргинского табаку и попросил принести бокал коньяку. Надо подумать. Первая мысль показалась мне курьёзной: «А ведь Владимир Ильич Ульянов, даже если он в будущем займётся политикой, никогда не станет Лениным!» Концессии на золотых приисках Лены не будут открыты, а значит, не будет бунта, спровоцированного жадностью и бездушием английских концессионеров. А значит, не будет Ленского расстрела. Интересно, какой псевдоним выберет себе Владимир Ильич, и выберет ли вообще?
– Петя, я сегодня не видела тебя весь день. Ты и сейчас занят? – спросила, появляясь в дверях, Ирина Георгиевна, моя прекрасная Инес-Сарита.
– Нет, милая Инес, я сейчас не занят. – вставая ответил я – У меня был сложный разговор, и теперь я размышляю над ним.
– У тебя был серьёзный разговор с этим прелестным мальчиком?
– Представь себе. Этот юноша многообещающий химик, и, если всё сложится удачно, он легко решит сложнейшую задачу, над которой, в противном случае, большому числу учёных придётся работать лет сто.
– И юноша решит такую задачу? – присаживаясь в кресло, спросила Ирина Георгиевна.
– Я очень на это надеюсь, Инес. Главное, что Александр Ульянов, так зовут этого юношу, не знает, что задача почти нерешаемая на нынешнем технологическом уровне, а потому он одолеет её.
– А ты коварен, мой милый Петя.
– Нам, тиранам и душителям свободы, это качество положено по статусу.
– Всё шутишь… Давно я хотела поговорить с тобой о той странной двойственности, что вижу в тебе: иногда, особенно когда ты озабочен сложными техническими делами, руководишь людьми или наоборот отпускаешь свои малопонятные шутки, или поёшь свои великолепные песни, ты один. Я чувствую, что ты старый, мудрый, крайне опытный человек, какой-то нездешний. Но спустя миг что-то в тебе меняется, и передо мной обычный светский юноша, пустой и ничего не представляющий собой, кроме громкого титула. Я каждый раз с нетерпением жду появления тебя взрослого, и мне почему-то неприятен ты молодящийся. Прости, вероятно, я говорю глупости, но я хотела бы разобраться: какой ты настоящий.
Где-то в глубине меня Петя разразился криком чудовищной боли, и видит бог, я понимаю несчастного мальчика.
Я потрясённо смотрел на Ирину Георгиевну. Чёрт меня подери совсем! Эта девочка не только невероятно красива, она ещё и удивительно наблюдательна, и чутка.
– Инес, ты задала мне вопрос, на который крайне трудно ответить вообще, и практически невозможно ответить честно.
– Я знаю, что у тебя есть какая-то тайна, но не буду докучать тебе расспросами.
– Милая, хочешь, я спою тебе песню?
– Очень хочу. Я слышала эту песню, или она совершенно новая?
– Ты ещё не слышала этой песни. Но нужен музыкальный инструмент.
– Хорошо, давай перейдём к роялю. Или приказать принести тебе гитару сюда?
– Пойдём к роялю, милая Инес.
«Что бы ей спеть-то?» – напряженно думал я, пока мы шли к роялю. Есть много прекрасных песен, но многие из них содержат упоминания всяческих анахронизмов: телефоны, ракеты, колхозы и космические путешествия. На дворе закат феодализма, и даже «Спят курганы тёмные» прозвучит как призыв к революции. Нужно что-то нейтральное и в духе эпохи. Есть!!!
Я уселся за рояль и пробежал пальцем по клавишам:
– Милая Инес, предлагаю твоему вниманию песню «Звезда».
Одна звезда на небе голубом
Живёт, не зная обо мне.
За тридевять земель в краю чужом
Ей одиноко в облачной стране.
Но не жалея о судьбе ничуть,
Она летит в неведомую даль,
И свет её мой освещает путь
И гонит прочь безвольную печаль.
Кому нужна она, ей всё равно.
Нет никого над ней – она вольна.
И я, конечно, следую давно
За ней одной, пока светла она.
И даже если в небе без следа
Ей суждено пропасть среди комет,
Я стану утверждать, что где-то есть звезда,
Я верить буду в негасимый свет
Когда-то эту песню блестяще исполняла Жанна Агузарова, безбашенная обладательница великолепного голоса.
А ночью приснился мне престранный сон:
Я на вечерней прогулке, однако, но не в окрестностях Петербурга, где живу сейчас, и не там, где я когда-либо бывал, но отчего-то в местности вполне знакомой. Под ногами дорога, мощенная шестигранными плитками, вроде тех, что используются на покрытие аэродромов, правда, размером поменьше. Справа несжатое осыпающееся поле ячменя вперемешку с овсом, слева дубрава, по опушке поросшая мелким кустарником, а ниже по склону река. Река неширокая, с обрывистыми берегами и заболоченным топким руслом. Я смотрю на реку: здесь, по ощущениям, обязательно должен быть мост, но его нет. Впрочем, это неважно: я ведь просто гуляю, и переправа мне без особой надобности. Была б – перешел бы, а нет, так и пойду туда, куда есть путь.
Солнце уже зашло за горизонт, но ещё снизу подсвечивает облака, а полная Луна краешком выглядывает из-за тучи, словно решая – выходить или не выходить. Но вот вышла, и осветила тех, кто меня сопровождает: эти длиннейшая колонна людей. Колонна извивается по дороге среди полей, скрываясь за поворотом, за дубравой, мимо которой я уже прошел.
Что-то странное в лицах этих людей. Непонятное какое-то, нездешнее. Ба! Да я же всех знаю!
Вот дурачок Алёша, что когда-то жил в посёлке, в котором я ходил в школу. Алёшу сбила случайная машина, когда тот, водрузив на свой велосипед бачок от мотоцикла, мчался по переулку, звонко рыча, изображая рокот движка. Шофёр злополучного самосвала видимо отвлёкся и не успел среагировать на велосипедиста, неожиданно вылетевшего из-за кустов, вот он и задел крылом велосипед, и Алёшу на нём, да и отбросил их вместе на столб.