Путь на Балканы
Шрифт:
— Становись! — скомандовал он и солдаты, немедленно похватав оружие и одежду, построились перед ним, одеваясь на ходу.
— Слушай мою команду, — продолжил он, когда подчиненные привели себя в порядок. — Патроны разобрать, костры раскидать, Егорову собрать хабар и не отставать. Остальные, за мной, шагом, марш!
Взвод дружно двинулся за своим командиром, который хоть и был донельзя требователен и строг, однако, в бой всегда шел первым, никогда не бросил товарища будь тот ранен или убит и при этом всячески заботился о своих подчиненных, не брезгуя для этого никакими
Степан, быстро собрав в кучу лежащие на холстине вещи, сунул их в ранец и побежал вслед за товарищами. До службы этот разбитной ярославец служил половым в московском трактире и был ничуть не меньше Дмитрия охоч до разных сомнительных схем, на чем они и сошлись. Егоров быстро сообразил, что этот странный, якшающийся с вольноперами, унтер умеет заработать даже в самых невероятных условиях, и потихоньку сумел втереться к нему в доверие, став правой рукой в хозяйственных вопросах.
Турки, понеся большие потери, не стали более упорствовать и бросили Констанцу без боя, отойдя на Омуркиой. Тиньков не стал их преследовать, а ограничившись очищением деревни от неприятеля, занял своим отрядом господствующую на ней и всеми окрестными дорогами высоту. Встав после этого на бивуак, он послал в штаб дивизии ординарца с докладом о своих успехах и стал ожидать дальнейших распоряжений.
Впрочем, Будищев и его люди ничего об этом не знали. Догнав ушедшие вперед картечницы, они тут же заняли свое место и шли дальше, как будто и не отставали. Линдфорс и Самойлович, заметив их, промолчали, а другим до них и вовсе не было никакого дела. Достигнув вершины холма, пехота и артиллерия расположились на ней, а казаки и гусары рассеялись по округе, ведя разведку.
Дмитрий глядя на раскинувшиеся перед ним пространства, пытался понять, что его тревожит. По своей натуре он не был склонен к любованию пейзажами и за пышным осенним увяданием видел не красоту природы, которую воспевали поэты, а грязь, слякоть и холод. С деревьев осыпаются листья? Это с одной стороны хорошо, враг не сможет подкрасться, прикрываясь зеленкой. С другой — плохо, потому что и к нему теперь сложнее добраться. С холма все хорошо видно? Это замечательно, если не считать, что и сами они всем заметны.
— Здорово, Граф, — отвлек его от размышлений знакомый голос.
— Привет, Федя, как поживаешь?
Нашедший его Шматов в ответ расплылся в широкой улыбке и принялся рассказывать новости: Северьян Галеев, слава тебе Господи, выздоровел и вернулся в свою роту. В бою никого не убило и за это тоже спасибо Царице Небесной. У многих солдат до того прохудились сапоги, что они ходят в купленных у местных опанках, а ротный хотя и крутит носом, но пока что не наказывает. У самого же Федора справленые еще в Бердичеве сапоги еще вполне целые, чем он донельзя доволен.
— Хитров-то не обижает? — перебил его Дмитрий, которому рассказ приятеля был не особо интересен.
— Нет, его в другое отделение перевели, а у нас теперь отделенным — Штерн.
— Николаша?
— Ага, только он смурной ходит, будто в воду опущенный, видать по болгарке своей сохнет, а ведь у него невеста…
— Погоди, Федя, что-то я не помню, чтобы мы в Бердичеве на помолвке гуляли. Так что, девушку эту, конечно, жаль, но невестой ее не назовешь.
— Оно так, — насупился Шматов. — Только сестра Берг, она такая…
— Ты чего, влюбился?
— Скажешь тоже, я мужик сиволапый, а она барышня!
— Ну, брат, — усмехнулся в ответ Дмитрий, — в этом деле никакой разницы нет, уж ты мне поверь!
— Не говори так…
— Ладно, не буду, а где, кстати, сам Николаша?
— Да вон там, — махнул рукой Шматов.
Штерна Дмитрий нашел через несколько минут, сидящим на камне и с задумчивым видом, наблюдавшим за окрестностями. В общем, он выглядел как обычно, и лишь внимательный наблюдатель мог понять, что на душе у него не спокойно. Николая выдавали глаза, обычно веселые и искрящиеся, теперь они совсем потухли и потускнели.
— Привет, Коля!
— Здравствуй.
— Страдаешь?
— Какое тебе дело?
— Ну, ты мне друг все-таки!
Штерн сначала поморщился как от зубной боли, но затем справился и с грустной усмешкой отвечал:
— Прости, но мне совсем не хочется быть мишенью твоих насмешек. Ты человек может и неплохой, но при этом черствый и злой. Вряд ли твое сочувствие мне поможет.
— А вот это было обидно. Ты и впрямь считаешь меня таким чурбаном?
— Я так не говорил.
— Да брось! Неужели ты думаешь, что я никогда не любил?
— Ты? Не знаю… а вот я действительно не любил до этого момента. Мне казалось я искушен в чувствах, а на самом деле… эх, тебе все равно меня не понять!
— Да где уж мне!
— Прости, я не хотел тебя обидеть, но все это так тяжело, а самое главное я совершенно не представляю, что же мне делать! Ты когда-нибудь был в такой ситуации?
— Ее звали Варей, — грустно усмехнулся Дмитрий. — Мы росли рядом, дружили с детства и, наверное, тогда же полюбили друг друга. Правда, она была из хорошей семьи, а я… но нам было все равно, что скажут другие. Мы собирались вырасти, пожениться и всегда быть вместе.
— И что же случилось потом? — заинтересовался его рассказом Штерн.
— Мы выросли… и она сказала мне, что чистая детская любовь это, конечно, прекрасно, и она навсегда сохранит частичку этого чувства в своем сердце, но мы уже взрослые и пора подумать о будущем. И что ей нужна стабильность, положение и достаток, в общем, все то, что я ей дать не мог. И вообще, она выходит замуж и просит не беспокоить ее больше.
— Какая печальная история. Не знал, что ты можешь так красиво говорить…
— А я и не могу. Это ее слова, я просто их запомнил. Она вообще всегда умела красиво говорить, писать и прочее…
— Она вышла замуж за богатого старика?
— С чего ты взял? Нет, молодой парень из хорошей семьи, упакованный… у нас таких называли — мажор.
— Мажор? Он что музыкант?
— А фиг его знает, может и лабал на чем-нибудь.
— Но он был богат?
— Ага. У тебя, кстати, та же проблема.
— В каком смысле?
— В том смысле, что отец Петранки хочет выдать ее за богатого.