Путь в Обитель Бога
Шрифт:
«Прежде чем перейти улицу, посмотри налево, — говорил мне когда-то отец. — Потом посмотри направо. И только после этого переходи».
Он повторял это без устали всякий раз, когда мы вместе подходили к любому длинному и узкому участку земной поверхности, покрытому асфальтом, пусть даже это была всего лишь велосипедная дорожка. Что такое грунтовая дорога и трамвайная линия, я усвоил несколько позже.
По исполнении пяти лет мне вменили в обязанность ходить за хлебом в магазинчик, который как раз и находился через дорогу от нашего дома. Папа считал, что человека нужно начинать приучать к самостоятельности как можно раньше. Он так и говорил: не мальчика, не ребёнка — человека. Я сам должен был следить за содержимым хлебницы на кухне, знал, где лежат деньги на мелкие расходы, и какой именно бумажки
Однажды я так заигрался с соседскими ребятами, что едва не забыл проверить хлебницу; но вовремя вспомнил и помчался домой. Конечно, в хлебнице было пусто. Вытянув из тощей пачечки нужную бумажку, я во весь дух полетел в магазин, и был почти у самой дороги, когда вдруг вполне явственно услышал спокойный голос отца: «Сначала посмотри налево». Затормозил я так резко, что сандалии со скрежетом проехали по гравию на обочине, вырыв две неглубокие бороздки. Потом огляделся. Ни слева, ни справа машин не было.
Я не запомнил бы случай лучше, промчись в тот момент мимо гружёный самосвал. Просто предельно ясно понял — самосвал вполне мог оказаться там, сбоку от меня, а я в своём запале ни за что не услышал бы ни гула двигателя, ни гудка.
Да, в то время я жил в совершенно другом мире… И, к счастью, моим отцом был мужчина, который считал, что человека нужно приучать к самостоятельности как можно раньше.
Который был готов с бесконечным терпением повторять одно и то же ради того, чтобы когда-то и где-то со мной не случилось беды.
Именно поэтому я никогда не ругаю Бобела, хотя он способен за вечер проверить подходы к нашему лагерю десять раз подряд. Но, тщательно уложив в памяти малейшие детали местности, он потом сможет перестрелять нападающих в кромешной тьме, ведя огонь по наиболее вероятным направлениям атаки — что однажды и проделал.
Поймав вопросительный взгляд Тотигая, я ему кивнул, и мы пошли. Через четыре сотни шагов тропа плавно изгибалась влево, уходя прочь от группы невидимых пока скал, и мы вошли в лес так осторожно, как только могли. Прорубленный нами в прошлый раз проход давным-давно зарос — от него не осталось и следа. Молодые побеги таландыка на раннем этапе жизни способны за одни сутки вырасти человеку по пояс, а через трое суток скроют его с головой. Лианы растут и того быстрее. Полуживые растения остерегаются переползать на свежие вырубки с неделю или около того, чувствуя запах смерти своих собратьев, а после их уже ничто не удержит.
Мы старались идти осторожно и поэтому продвигались вперёд медленно. Свешивающиеся сверху щупальца вьюнков покачивались, тянулись к одежде и лицу, норовили обвить руки. Они тут же отставали, стоило мне обрезать несколько побегов ножом, но через десяток шагов всё начиналось сызнова. Стлавшиеся по земле лианы цеплялись за ноги. И никакой возможности взяться за меч в такой близости от вероятного врага.
Мы услышали его значительно раньше, чем увидели. Почудилось, будто кто-то неторопливо переступил с ноги на ногу и вздохнул. Тотигай напряжённо раздувал ноздри, пытаясь уловить знакомый или незнакомый запах в совершенно неподвижном влажном воздухе. Скользкий голый побег с усиками на конце, елозивший по моему затылку, осмелел и вздумал обвиться вокруг шеи. Я не глядя провёл ножом над головой, и он свалился вниз, отчаянно извиваясь. Тотигай смущённо посмотрел на меня и оттопырил нижнюю губу, обнажив клыки. Он понял, кто находится за зелёной стеной, а теперь это понял и я. По взгляду можно многое прочесть, особенно когда отсутствует возможность говорить; оставалось определиться, что делать. Радоваться было рано. С одной стороны, тот, кто скрывался у скал, не был врагом. С другой — он мог пристрелить одного из нас, а то и обоих, раньше, чем мы представимся. Поэтому Тотигай припал к земле, а я отступил за ствол ближайшего дерева и сказал:
— Да приветствует тебя Предвечный Нук, брат мой.
Я почти физически ощутил, как нукуман за зелёной стеной из ветвей и лиан быстро и бесшумно повернулся в нашу сторону, наводя арбалет. Молчание длилось недолго, и он ответил голосом Орекса:
— Должно быть, я стал совсем стар. Скоро смогу засечь тебя лишь после того, как ты наступишь
Я вышел из-за дерева и продрался через кусты. Площадка у скал была расчищена. Её устилали порубленные на куски лианы, оставленные для местной растительности в качестве предупреждения и служащие гарантией временной неприкосновенности этого места. Большой плоский камень Орекс целиком освободил от затянувшего его плюща, и сейчас стоял прямо посредине, всё ещё держа в руках своё оружие. Когда мы вышли, он отложил его и заключил меня в объятия.
— Нет, Предвечный Нук не станет приветствовать такого рассеянного растяпу в своей Обители, — с грустью сказал он, отстраняясь. — Он вышибет меня оттуда коленом под зад, и ждать нашей короткой и печальной встречи осталось недолго, поскольку по причине полной глухоты первый встречный мерзавец вскоре отправит твоего покорного слугу на тот свет. Я недостоин занять место в рядах вечно живых небесных бойцов, где гордо стоят бок о бок как двуногие, так и четвероногие, — присовокупил он, отвешивая лёгкий поклон в сторону Тотигая. — Но вы оба, без сомнения, в своё время встанете по правую и левую стороны самого Нука.
— Это большая честь, да только я на небеса как-то не спешу, — ответил кербер на этот комплимент.
— Туда никто не спешит, — развёл руками Орекс. — Но что ж поделать? Мы обычно попадаем в Обитель гораздо раньше, чем нам того хочется, и чаще всего совершенно неготовыми к встрече с Творцом… Рад видеть вас обоих. Жаль, что Бобел не с вами.
Последнюю фразу Орекс произнёс с еле уловимой вопросительной интонацией, и я поспешил его проинформировать:
— Он с нами. В пятистах шагах отсюда. С ним ещё один человек, ты его знаешь. Умник по имени Геннадий Жданов, как он себя называет.
— Храбрый воин, хотя и не вышел ростом, — кивнул Орекс, и его многочисленные косички слегка вздрогнули. Мог бы поклясться, что вздрогнули они сами по себе, совсем не в такт движению головы. — Я слышал, ты искал меня, брат мой.
— Да. Но не думал, что весть дойдёт до тебя так скоро. Нукуман, с которым я говорил, шёл в другую сторону.
— После нападения яйцеголовых на Харчевню он со спутниками решил, что в Херекуше должны об этом знать. Я встретился с ним неделю назад в Никке.
— Ты сам направлялся в Харчевню, да? — догадался я.
— Что делать? Мой меч заржавел в ножнах, а приклад винтовки оброс мхом. Старейшины Херекуша говорят, что время войны для них ещё не настало, и я решил поискать воинов, готовых к новому походу, в других местах. Но прежде хотел повидаться с тобой.
«И подбить на новую драку с ибогалами, — закончил я про себя. — Даже не пробуй убедить меня в том, что твой интерес ко мне был бескорыстен, о мой шишкоголовый брат».
Едва проходил месяц с момента убийства последнего на его счету яйцеголового, как Орекс начинал жаловаться, что его меч ржавеет, а винтовка обрастает мхом. Единственным способом привести оружие в порядок была война, а так как все многочисленные родственники и кровные побратимы Орекса давно переселились в Обитель Бога по причине патологической воинственности и безрассудной храбрости, ему обычно приходилось искать союзников на стороне. Старейшины Херекуша, среди которых было трое уцелевших от истребления кийнаков, предпочитали крепить рубежи самого Херекуша, над которыми у них и так не было полного контроля. Они, как могли, удерживали от всё новых и новых походов в земли ибогалов свободных нукуманских князей вроде Орекса и рассылали во все стороны разведчиков, пытаясь собрать рассеянных по просторам Нового Мира кийнаков, владеющих боевой магией. Обнаружить последних было непросто, а из обнаруженных далеко не все хотели идти в Херекуш. Часть страны, расположенная за перевалом Ступень, почти опустела после сражений с яйцеголовыми непосредственно перед Проникновением и сразу после него. Она была наполнена беженцами-людьми с разных территорий, но главным образом с той, которую теперь зовут Мёртвой, и нукуманы там составляли меньшинство. С ними считались, их уважали, но, тем не менее, они уже не имели реальной власти ни в Никке, ни в нескольких других исконно нукуманских городах. Короче, проблем хватало, однако Орекс считал, что наилучшим их решением будет истребление всех яйцеголовых Нового Мира, и эта незатейливая жизненная позиция приводила к тому, что он почти не жил дома.