Путешествия и новейшие наблюдения в Китае, Маниле, и Индо-Китайском архипелаге

Добель Петр Васильевич

Во время [77] пребывания фрегата «Фаэтон» в Вампоа мне часто самому случалось помогать перевозить рис с берега на корабль; для сего у меня была легкая шлюпка с девятью только матросами; оружие же мое состояло из пары больших пистолетов. Однажды за мною гнался мандаринский баркас, полный вооруженных людей, по приближении коих я, заставив одного матроса заряжать пистолеты, беспрерывно стрелял и держал сих трусов в почтительном расстоянии, доколе не приехал под защиту пушек фрегата, и тогда только китайцы перестали за мною гнаться.

77

Глава сия прибавлена и в английском печатном подлиннике не находится.

В сие время адмирал отправил меня из Вампоа в Кантон, чтоб испросить позволение перевезти к нему часть провизии, купленной мною еще до разрыва, и дал в мою команду два баркаса с хорошо вооруженным экипажем, двумя офицерами и одним молодым гардемарином. Я доехал беспрепятственно в Кантон; но едва прошло 10 минут по выходе моем на берег, как пришел переводчик от намхоя, или полицмейстера, с объявлением мне, что если я более 24 часов останусь в Кантоне, то, по приказанию вицероя, меня схватят и приведут под стражею в город; я же попросил его заметить, что я не один и что все мы хорошо вооружены и намерены защищаться до последней крайности. «Но, — прервал он, — вицерой не дозволяет ничего отсюда отвозить к адмиралу». — «Это все так, — отвечал я, — однако ж некоторые из моих собственных чемоданов и бумаг я непременно отвезу завтра и притом еще не дозволю, чтобы мандарины рылись в моих вещах или осматривали оные; посему, пожалуйте, объясните обстоятельство сие, как угодно, вашему намхою, а завтра, в 11 часу я возвращусь в Вампоа».

Во время сих переговоров и споров, продолжавшихся немалое время, китайцы поставили вокруг жилища нашего караул из 200 человек пехоты с двумя офицерами [78] . Упомянутый выше сего гардемарин наш, мальчик лет двенадцати, расхаживал близ нашей фактории недалеко

от китайских солдат; двое из них, видя, что он совершенно один, подкрались к нему сзади и, стянувши руки назад, дали время офицеру отнять у него красивый тесак его с позолоченною рукояткой. Мальчик прибежал в ужасном горе и досаде ко мне, жалуясь на учиненную обиду и прося вытребовать у китайцев свой тесак, ибо потерю оного считал он величайшим бесчестием. К счастью, в то самое время явился толмач с ответом намхоя о дозволении мне увезти мои чемоданы, как мне угодно, с тем только, чтоб я скорее избавил Кантон от моего присутствия. Почему я, тотчас объяснив толмачу случившееся с нашим гардемарином, торжественно объявил, что я дотоле не оставлю Кантона, доколе китайский офицер, отнявший тесак, не вручит оного перед фронтом гардемарину с извинением. Негоциации (переговоры. — В. М.) наши о сем новом предмете ссоры продолжались до полуночи: они предлагали возвратить тесак, а я отказывался принять оный иным образом, кроме предложенного сначала. Ночные переговоры окончились безуспешно; но в 8 часов утра толмач, явясь, объявил мне, что если мы выйдем на улицу перед факторией, то нам возвратят тесак предложенным мною образом. Взяв офицеров своих и около 20 хорошо вооруженных матросов, я вышел к китайскому караулу, офицер коего, приблизясь ко мне, предложил мне тесак; но я указал на маленького гардемарина, коему он его и вручил; храбрый гардемарин наш, прижимая тесак к сердцу своему, сказал китайцу: «Благодари судьбу свою, что руки мои были связаны, а то не видать бы тебе сабли моей, не почувствовав лезвия оной!»

78

Чтоб дать лучшее понятие о состоянии китайских войск, я полагаю, что читатели не найдут излишним, если я здесь повторю напечатанный в одном периодическом издании рассказ почтенного соотечественника г-на Л-го о смотре китайских войск близ Пекина в 1827 году.

«По повелению императора был назначен 5 мая 1827 года смотр двух дружин, по-китайски Ци, маньчжуров, из коих одна называется дружиною синего знамени, а другая — дружиною синего знамени с красными каймами. Для сего обе дружины собрались утром на поле, находящемся близ Пекина, при дороге, ведущей от городских ворот Анодин, по-китайски Ань-дынь-мынь, т. е. Врата Мира на север, у кумирни Хуансы. Надобно заметить, что китайское войско состоит из восьми дружин маньчжуров, восьми дружин монголов и восьми дружин природных китайцев. Две дружины, коим назначен был смотр, расположены были следующим образом:

Воины, пришедшие поодиночке и без оружия, были поставлены в ряды, которые образовали две параллельные полуокружности, отстоящие одна от другой на расстоянии сажень десяти. Дружина синего знамени была помещена на левой стороне, а дружина синего знамени с красными каймами — на правой.

Главные знамена сих дружин были расположены на концах рядов; прочие же значки были воткнуты в землю на расстоянии один от другого от 2 до 3 сажень без соблюдения равномерности.

Оружие ратников было привезено на телегах; стрелы, связанные в пучки, в каждом по сто и более, были поставлены на землю и расположены таким же образом, как значки. Сии стрелы имели заржавленные острия, и из них были с перьями только те, кои находились снаружи. В некоторых местах, для прикрытия сей неисправности, стрелы стояли в лукошках. Боевые ножи в ножнах и луки с колчанами были положены на низкие, покрытые красными войлоками столики, которые находились у главных знамен. Из первых некоторые так заржавлены, что не вынимались из ножен, а у иных были даже деревянные клинки.

В том месте, где смыкались обе дружины, была разбита из циновок ставка. В сей ставке начальники и другие чиновники обеих дружин ожидали прибытия военачальников, коим было поручено сделать смотр.

В 9 часов прибыли к войску сии военачальники. Главный из них, имеющий княжеское достоинство, на носилках, а другие два — в одноколках, предшествуемые некоторыми из императорских телохранителей, бывшие при сем случае на конях, проехали под звуки буреней между рядами дружины синего знамени и, достигнув ставки, вошли в нее. Бурени суть улиткообразные раковины, употребляемые китайцами вместо труб и называются по-китайски хайло-со.

Тут чиновники обеих дружин начали носить в ставку, для показания сим военноначальникам, столики с оружием. Осмотрев оное таким образом, напившись чаю и накурившись табаку, князь и один из его товарищей отправились по домам; третий военачальник после сего сперва проехал до конца рядов дружины синего знамени и потом уже последовал примеру товарища.

Таким образом кончился сей смотр. Безоружные воины разошлись, так же как пришли, по домам, а оружие их отвезли обратно на телегах». — Прим. перев.

Окончив дело сие и видя, что нет средства перевезти провизию для адмирала, я, собрав мои чемоданы, пустился в путь. Едва оставил я Кантон, как вицерой захватил всю факторию мою со всеми припасами и вещами; да сверх того несколько пушек, спасенных мною со сгоревшего в Вампоа корабля [79] .

Вице-адмирал Дрюри, уверившись совершенно в невозможности иметь свидание с вицероем или получить удовлетворительный письменный ответ на его требование и видя возрастающие трудности в снабжении припасами эскадры и компанейских кораблей, решился употребить последнее средство, т. е., испугав вицероя, заставить его согласиться. Мера сия, однако ж, была весьма неблагоразумна, особливо же после всего того, что он о сем слышал от других. На вопросы же его, будут ли китайцы отражать силу силою, я откровенно сказал ему мнение свое, что китайцы, зная через знакомых своих, компанейских капитанов, что он не имел от своего правительства приказания действовать неприятельски, решительно думали, что он не осмелится стрелять по них. Он покраснел и, казалось, был недоволен ответом моим, прибавив: «Увидите, что я пойду в Кантон и силою возьму то, чего не хотели дать мне добровольно; в доказательство же вы сами пойдете со мною в моем баркасе послезавтра рано».

79

См. гл. XIII о корабле «Альбионе».

В назначенный час я не упустил явиться к адмиралу и, взошедши на палубу фрегата, увидел множество капитанов и офицеров, принимающих свои инструкции; вокруг же фрегата собрался целый флот гребных судов числом более 40, каждое имея двенадцатифунтовое орудие и полный комплект людей, вооруженных саблями, пистолетами, ружьями и ручными гранатами. Адмиральский же 18-весельный катер, вооруженный 18-фунтовою медною пушкою, имел 30 морских солдат кроме матросов, кои все были также вооружены.

Сам адмирал, капитан Флитвуд Пеллю, капитан Досон, сэр Вильям Фрезер, португальский толмач и я занимали места на баке. Видя, что Фрезер и я вооружены только тонкими шпагами, адмирал схватил два широких абордажных ножа и, подавая оные нам, сказал: «Вот, господа, два верных клинка; в случае нужды можете их употребить». Тут я не шутя подумал, что он намерен дать порядочный урок китайцам. Таким образом, мы отправились с флотом нашим к Кантону, но, приблизясь к первой крепости, заметили, что поперек реки протянут канат, к коему прикреплен мандаринский бот с толмачом, коему поручено было объявить нам, чтобы мы выше в реку не шли, в противном случае по нас будут стрелять с кораблей и с крепостей. «И если вы, — прибавил он, — после сего извещения не оставите намерения вашего, то сами отвечайте за неприятные последствия». Адмирал отвечал, что он один на своем катере желает поговорить с мандарином, командующим военными судами. «Вы можете объяснить желания ваши здесь через меня, и я не советую вам идти далее». — «А я, — отвечал адмирал, — решился приблизиться к военным судам, кои вот там стоят». И, скомандовав, мы скоро приблизились к оным. Число их простиралось до 20; все стояли на море одно близ другого поперек реки, полные вооруженных людей, а пушки четырех из них наведены были в одно место прямо на нас. Когда мы приблизились к ним на сто сажен и когда наш толмач, встав, начал говорить им по-китайски, фитили их были вдруг приложены к затравкам, и порядочный залп осыпал нас картечью; все крепости и корабли в то же время выстрелили по нас. Они дали по нас не менее ста залпов; но, видно, были такие плохие артиллеристы, что ранили одного только из солдат наших, сидевшего за мною; однако же мы все забрызганы были водою от сыпавшихся около нас ядер и картечи. В сие время я привстал в одно время с капитаном Пеллю, а адмирал сказал нам, чтоб мы сели на свои места; но я отвечал ему, что я не очень люблю сидеть, когда в меня стреляют. «И я также, — прибавил Пеллю, — посему позвольте нам дать знак прочим судам нашим присоединиться к нам, и мы дадим славную таску китайцам!» Адмирал, не отвечая ничего, бросил на нас грозный взгляд и приказал рулевому квартирмистру править прямо в середину китайских лодок, чем заставил китайцев стрелять через нас, ибо они опасались убить кого-либо из своих. Сим путем возвратился он к протянутому канату, где стояла наша флотилия, и китайцы тотчас прекратили пальбу. Бросив якорь, мы принялись завтракать и в то же время начали снова переговоры с китайским толмачом; но видя, что от него ничего добиться нельзя, адмирал возвратился с гребными судами в Вампоа и после ответа, данного ему мною на катере, совершенно переменил обращение свое со мною, так что с тех пор я уже ни одного слова не слыхал от него до отъезда его из Китая; поелику же он решительно отказался взять провиант и амуницию, мною для него купленные, то я через сие понес потерю более 4000 фунтов стерлингов (до 100 000 рублей) за одно сказанное мною слово. Может быть, я и виноват, что не удержался, но можно ли не чувствовать досады, видя, как по храбрым британским морякам трусливые китайцы стреляют безнаказанно? А тем более что над головами нашими развевался адмиральский английский флаг, часто заставлявший трепетать целые флоты.

Через несколько дней после сего происшествия адмирал возвратился с эскадрою в Макао, посадил войска на суда и, отправившись, восстановил мир и торговлю между компанией и китайцами и дал случай сим последним безмерно хвалиться тем, что заставили англичан отказаться от своих намерений.

Адмирал Дрюри был честный и храбрый офицер, но в пламенном желании своем заставить китайцев согласиться на его требование зашел слишком далеко и превзошел

данную ему власть, так что, когда они начали стрелять по нему, чего, по мнению его, они никогда не посмели бы сделать, он почувствовал, что ему остается или оставить дело сие, или начать открыто неприятельские действия, чем вдруг остановилась бы вся китайская торговля, столь прибыльная для Ост-Индской компании; посему он весьма благоразумно поступил, удалившись, хотя я должен признать, что если бы я был на его месте, то не мог бы отступить, не померявши сил своих с китайцами. По отбытии эскадры неприязненность китайского правительства ко мне возросла до того, что мне запрещено было жить в Кантоне, и я принужден был почти за ничто продать дом мой, который приносил мне 2000 пиастров чистого дохода. Г. Робертс делал в пользу мою представления китайцам, объясняя, что, как английский подданный, я исполнял только долг свой и что, следовательно, я имею такое же право на их покровительство, как и все прочие члены английской фактории, но все тщетно; почему он мне тайно советовал удалиться и пожить в Макао около году, и что как на будущий год ожидают новых мандаринов в Кантоне, то к тому времени все будет забыто. Он же достал для меня позволение отправиться туда по ближайшей дороге, то есть внутренним проливом, в особом закрытом китайском боте. Суда сии имеют весьма высокие края, просторны и чрезвычайно удобны. Наверху сделан род палубы, на коей можно ходить и сидеть, наслаждаясь вечернею или утреннею прохладою. Один знакомый мой с племянником своим, мальчиком лет тринадцати, отправился со мною и был мне, как впоследствии оказалось, весьма полезным. Мне случилось перед тем ехать в подобном китайском боте: быв застигнуты безветрием, заставившим нас бросить якорь при самом входе в пролив, вдруг мы увидели, что к нам приближаются несколько разбойничьих судов; в то время не было со мною никакого оружия. Рыбаки, ловившие рыбу между нами и разбойниками, увидев их приближение, тотчас подняли якоря и бросились с поспешностью к берегу. Когда они проходили мимо нас, мы уговорили одного из них, за хорошую плату, отвезти нас на берег, и я счастливо спасся, оставив судно в добычу разбойникам и потеряв при сем случае разных вещей, серебра и проч. более чем на 25 000 рублей. Посему я с тех пор закаялся ездить в китайских ботах, не снабдив себя оружием. Сопровождавший меня в нынешней поездке приятель смеялся над моими опасениями и над намерением моим взять с собою все свои ружья и винтовки, коих у меня было тринадцать и к коим я прибавил еще три ружья для знакомого моего, да пару пистолетов с саблею. Разумеется, порох и пули не были забыты. Мы имели прекрасный переезд до самой последней деревни внутреннего пролива, где я приказал гребцам остановиться на ночлег, ибо я знал, что пираты посещают места сии; но как время было прекрасное и лунная ночь, то знакомый мой полагал воспользоваться отливом и постараться к утру другого дня прибыть в Макао. Но, когда проехали мы около пяти миль, отлив окончился, и свежий с моря ветер заставил нас остановиться. Ночь была прелестная, и я не мог решиться лечь спать, хотя уже было около полуночи. Я бы должен был упомянуть, что в тот день я привел в порядок все свои ружья, зарядил их и, как должно, расположил, к великой забаве приятеля моего, который смеясь говорил мне, что, верно, мне так часто случалось терпеть от пиратов, что я только и думаю об них. «Пуганая ворона и куста боится!» — «Не мешает быть готовым на всякий случай», — отвечал я. Мы долго ходили по палубе, разговаривая; но, наконец, приятель мой с племянником, видя, что я не думаю ложиться спать, начали уговаривать меня и решились сами предаться в объятия Морфея. Все мои описания красоты природы при лунном свете не могли отклонить их от сна, и они уже отправлялись; но, наконец, мы положили еще раза четыре пройтись по палубе и потом всем идти спать. Во все сие время я чувствовал какое-то беспокойство, отклонявшее сон от глаз моих. Вдруг, обратив взор к берегу, я заметил три больших бота под парусами, кои приближались к нам, пользуясь приливом, и я тотчас узнал, что это были разбойничьи. «Вот, — сказал я приятелю, — вот и дождались гостей! Приготовимся принять их хорошо», — и тотчас приказал своим и моего приятеля слугам, китайцам, коих было шестеро, принести все мои ружья и амуницию на палубу. Но приятель мой, уверяя меня с улыбкою, что это таможенные мандаринские суда, предостерегал меня, чтобы я не стрелял против них. Главный слуга мой подтверждал то же; но я лучше их знал, в чем скоро и сами они уверились, ибо едва поравнялись те суда с нами, как пловцы тотчас убрали паруса и гребли прямо на нас. Тогда я приказал слугам собрать сколько можно полных и пустых бутылок и иметь их в готовности, когда я прикажу начинать действовать. Слуги, видя твердое намерение наше защищаться, объявили, что они готовы делать все, что я прикажу. Но гребцы, числом сорок человек, решительно объявили, что, разбойники ли это или мандарины, им все равно, и если те пересилят, то во всяком случае заплатят головами, почему и не хотят драться, и действительно, собравшись кучею, легли под лавки. Я не упустил выругать их всеми бранными словами, которые я знал по-китайски, а между тем приготовился к защите и для начатия сражения взял длинное ружье, заряженное 14 малыми картечами, Во все сие время главный слуга мой, опасавшийся мандаринов больше, чем самого черта, удерживал меня за руку, прося не начинать стрелять; «ибо, говорил, если это мандарины, то они сами не начнут». Едва успел он кончить, как опередивший товарищей своих пират выстрелил по нас из фальконета, и пуля ударилась прямо близ меня в шест. Я отвечал из длинного ружья, засим из винтовки, а потом из других ружей, и хотя сначала видели мы, что у них на каждой стороне было 12 или 15 гребцов, однако ж мы так отделали их, что они не могли решиться на абордаж; и их отнесло под корму к нам; тогда они опять выстрелили по нас, а потом начали кидать камнями. Между тем приятель мой беспрерывно заряжал ружья, и, когда второй бот подъехал к нам близко и один разбойник бросил крюк, чтоб прицепиться, я выстрелил ему прямо в грудь из пистолета, и он упал, а вместе с тем отнесло и бот. Тогда я приказал своим слугам кидать в них бутылками, что они весьма исправно делали, а я между тем стрелял в них и, выстрелив раз десять, заставил и сей бот удалиться. Теперь оставалось нам разделываться с третьим и последним ботом, который прицепился к нам с противоположной стороны. Мой повар, который варил там рис на ужин слугам, увидев это, бросил на головы им кипящую воду, угли с огнем и горячий рис, чем привел их в немалое замешательство. Между тем я успел перенести батареи мои на ту сторону и начал по них стрелять, но они, несмотря на то, старались вскарабкаться на высокие стороны судна нашего. Тут гребцы наши, усмотрев, что нам остается разделываться только с одним ботом, явились со своими бамбуковыми тростями и копьями к нам на помощь, и вскоре, сделав еще пять или шесть выстрелов, мы одержали совершенную победу. Все сражение едва ли продолжалось более 20 минут, но оно было жаркое, и пальба не умолкала благодаря проворству и мужеству приятеля моего, который, хотя был еще и молодой человек и только в первый раз в огне, но показал хладнокровие и распорядительность, которые мне весьма понравились.

Мы после узнали, что боты сии принадлежали к известной Черной эскадре разбойников, находившейся под командою одной жестокой женщины, которая никогда не щадила пленных. Китайцы сказывали нам, что они слыхали от рыбаков, что мы многих убили и ранили. Действительно, нетрудно было попадать в них; ибо мы, во-первых, были гораздо выше их, а во-вторых, у них было много народа, от 30 до 40 человек в каждом боте. «Слава Богу, — сказал приятель мой, когда сражение кончилось, — никогда вперед не буду я смеяться над принимающими предосторожности, и конечно, если бы я сначала знал, что это пираты Черной эскадры, то я, может быть, не имел бы того присутствия духа и был бы худой вам помощник, а я точно до самого почти конца думал, что это мандарины, и потому ни разу не решился сам выстрелить по ним; но уже при конце, видя, как вы их отделали, я не мог удержаться, чтобы самому не выстрелить по ним хоть раз, и потому-то вы ждали ружья так долго, когда последний бот к нам прицепился!»

Как бы то ни было, но, во всяком случае, плохо бы мне было, если бы вместо китайских европейские пираты были в таком числе; ибо, хотя удалось бы нам убить половину из них, другая бы половина взяла нас.

Из всего сего читатели увидят, что китайцы храбростью хвалиться не могут, это не из числа их достоинств. Я мог бы рассказать еще много подобных происшествий, но и настоящих достаточно, чтоб показать храбрость и военное искусство китайцев.

Мне однажды случилось с восемью английскими матросами согнать 60 китайцев с палубы.

Не могу не упомянуть еще, что в бытность мою в Кантоне однажды ночью на улице напали на меня пять человек разбойников: двое из них имели сабли, а другие — палки бамбуковые, у меня же была только толстая и тяжелая суковатая палка. Вначале мне удалось сбить с ног одного из вооруженных саблею, так что тот уже не принимал участия в побоище; другой же после сего стоял уже в почтительном расстоянии, размахивая саблею, так что мне оставалось только обороняться от палочных ударов, кои по временам тяжко сыпались на меня; таким образом дошел я до ворот дома своего, и дворник мой выбежал ко мне на помощь, но они тотчас сбили его с ног, а я, пользуясь сим, ударил так сильно одного из них, что тот зашатался; прочие же все бросились бежать. Однако же одного главного поймали, и полиция строго его наказала. Ему надели на шею тяжелую деревянную доску с отверстием и ежедневно, в продолжение целого месяца, приводили к моей фактории с надписью его проступка. При сем нужным считаю заметить, что это был первый случай, что китайца наказали за оскорбление европейца.

Между разными случившимися во время пребывания моего в Кантоне происшествиями не могу пройти молчанием следующего, в коем я имел некоторое участие, и тем более, что по прошествии нескольких лет, когда мне случилось пристать к одному из Сандвичевых островов, первый встретившийся мне европеец был тот самый молодой человек, коему я имел счастье помочь в Кантоне, как то читатель увидит.

Один молодой человек, именем К-к, рожденный от зажиточных родителей в Нью-Йорке, был весьма ветреного и беспокойного нрава и, промотав значительную сумму денег, навлек на себя неудовольствие отца своего, который наконец отказался помогать ему или платить за его расточительность, чем привел его в крайнее затруднение. В сем положении он обратился к некоторым из своих родственников и знакомых, но, нашед там одно сожаление и холодный отказ, до того возненавидел образованный свет, что решился поселиться и кончить дни свои между дикими жителями одного из островов Тихого моря (Тихого океана. — В. М.). Тщетно долгое время искал он случая отплыть прямо в Южный океан; наконец посчастливилось ему встретиться с знакомым капитаном, отправлявшимся в Кантон и предложившим ему перевезти его туда, уверяя, что ему уже легко будет оттуда отправиться на острова Тихого океана. Воспользовавшись сим, он прибыл в Кантон и остановился в американском трактире, близ коего мой дом находился, так что его комнатка была почти против моих окон. Уже около месяца прошло с его приезда, и я заметил, что он задумчиво бродил без цели по улицам, имея вид человека, решающегося на какое-либо отчаянное дело; о сделанном мною на счет сего молодого человека замечания я не преминул сообщить хозяину трактира и просил его наблюдать за ним.