Пути-Пучи
Шрифт:
Одет он был по-другому; я не запомнил, как он был одет в первую встречу, но как-то совершенно не так. Теперь он был в хорошем костюме, из-под которого выглядывала совершенно неприличная, просто-таки бомжовая, майка.
– Выпить есть?
– Ясный перец, - ответил я, хотя, как потом выяснилось, выпить у меня ни хрена не было.
– А ты чего пришел-то? Ты ж вроде убегал куда-то, скрываться от опасности собирался.
– Да показалось мне, - ответил Автобус.
– Спьяну, наверное. Голод просто почувствовал, странно мне это показалось. Ну, так как?
– Я сейчас, - сказал я и сбегал.
Вернувшись, увидел Сашу своего хмуро сидящего пред раскрытым чемоданчиком.
– А это был не мой чемоданчик, это был чужой чемоданчик, - сказал я, выставляя на стол бутылки.
– Да я так и думал, - сказал Саша.
– Наверное, самое умное рассказать кому-нибудь. Хрендя какая-то.
Вот если вы меня спросите: "Вова, ты любишь слушать рассказы о чужих проблемах?", - то вы рискуете получить в торец, такой будет мой ответ, категорически отрицательный. На самом деле человек я вежливый и толерантный, пока меня не трогают, так что за торец свой не беспокойтесь, но о чужих проблемах вы лучше меня не спрашивайте, у меня и своих хватает.
Поэтому я, как человек вежливый, сказал Автобусу что-то типа:
– Знаешь, Саша, а не пошел бы ты со своими проблемами. Хочешь у меня жить - живи, но меня не трогай. Вон, я водку принес, давай попьем.
– Нет, ты меня не понял, - сказал Автобус.
– Я не просто выложиться перед тобой хочу, тут другое. Мне, Вова, обязательно надо, чтобы кто-то, кроме меня, знал, что знаю я сам, и поэтому я тебя прошу выслушать.
Ну, что-то в этом роде он говорил.
Я подумал, что мне как бы и ни к чему ендобины проблемы в дополнение к собственным, страшновато стало почему-то, вот и говори потом, что предчувствий на свете не бывает. Совсем не хотелось. Но поскольку водка была расставлена, сопротивляться не было смысла, мы разлили, и я сказал:
– Ну, давай, черт с тобой.
Конечно, здесь надо сделать скидку на то, что мы пили тогда, не сопротивляясь количеству (бегал я, благо близко было), но я уверен, что основное запомнил правильно. Вот что он мне рассказал:
– Вова, - сказал он, - ты даже не представляешь, в какой жопе я сижу (почему же, я прекрасно все представлял, сам в такой же). Я не буду тебе пересказывать всю эту длинную и тягомотную бодягу моей армейской жизни, скажу только, что она меня достала, и я ушел в запас. Представляешь, совсем в никуда. Мама моя, она жуть какая хорошая была женщина, но пока я армейскую карьеру себе делал, замуж вышла за алкаша, уехала с ним в Днепропетровск, а тот через четыре месяца спьяну устроил пожар - сжег и квартиру, и себя, и ее.
– Как она пела песни на гитаре, - сказал я. – Вот бы сейчас в телевизор что-нибудь такое в этом роде, а то всякую дурь поют. Пацаны, пацаны, застегните штаны… Нет, ну ты представляешь?
– Хреново она пела, - ответил Саша.
– Голос ничего, а со слухом были проблемы. Да и пить под конец начала. Но вообще-то мне нравилось ее слушать. Эх, как здорово было...
Тут я сказал глупость, каюсь. С чего-то я решил пошутить и сказал:
– Пьяная мать - горе семьи.
– Да пошел ты!
– ответил Саша.
– Это он квартиру поджег, точно, не могла она. Ты инсинуировать будешь или слушать?
– Буду, - ответил я, решив не инсинуировать, и он продолжил.
Короче, кое-как после армии он устроился, не сказал, как, но деньги были, и квартира тоже образовалась. В Москве, между прочим. По намекам и оговоркам можно было понять, что пристроился он в какой-то охранной фирме, которая оказалась чисто-конкретной, с братками, рэкетом, стрелками и со всем прочим. Не прижился, но ушел, как ни странно, целым - симпатизировали ему там. И сразу, не успел ни новую работу пробить, ни деньги накопленные растратить (говорил, около сорока тысяч баксов - мелочь по их масштабам), познакомился с Диной.
Вот дальше он рассказывал мне не один раз, поэтому я запомнил и даже представлял себе в лицах. Конечно, я не уверен, что все было в точности так, как я рассказываю, просто передаю вам то, как я сам себе все это дело представляю.
Дина эта, по его рассказам, была настоящая женщина-вамп. Наверное, тем привлекла, что была какая-то немного недоделанная вамп, то есть не классическая. То есть не то что не классическая, а просто какое-то недоразумение вместо вамп. Но вамп. Она, как и положено вампирше, завлекала мужчин, а потом высасывала из них все соки вместе с деньгами, причем деньги для нее стояли именно на втором месте, а главное удовольствие для нее заключалось именно в процессе высасывания (не поймите превратно).
И все-таки вот эдакого рокового взгляда, черной челки, осанки особой и прочего, что ассоциируется с женщиной-вамп еще со времен немого кино, у нее вроде как бы даже и не было. У Саши она почему-то ассоциировалась с "фоской"; на преферансном сленге это означает мелкую карту, а на очень мелковременном и, подозреваю, очень мелкорегиональном сленге - определенный вид девочки, мелкой и ростом, и сутью, и чертами лица, нагловатой, не очень развитой и такой, знаете, настороженной и одновременно развязной. Другими словами то, что в более широких кругах называли "подрастающее поколение блядей".
Дину, конечно, назвать несовершеннолетней девочкой было бы абсолютно неконгруэнтно, и она лет десять-пятнадцать уже не была подрастающим поколением вот этих вот самых, но, по мнению Саши, фосковатость в ней очень даже присутствовала.
Это было так неестественно, так несоединимо, так неуместно – он, мой Сашка Ендоба девяти лет, тощий, загорелый, в одних черных трусах, восхищавшийся обыкновенным громкоговорителем, поставленным двумя пьяными мужиками с лестницей в его дом ("Воука, я довольный, як слон!"), и этот взрослый, стареющий мужик тридцати лет с недоделанной бородкой под Ленина, который кряхтел, наклоняясь за упавшей шпротиной, и зеленоватый сумрак комнаты, устроенный пару месяцев назад по настоянию моей второй жены Светы в один из наших светлых периодов (она чувствовала себя уютно в зеленоватом, а я обожал желтый электрический свет – чтобы обязательно пятно желтого в окружении темноты).