Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
«Какое слово я имею в виду? Если отец не помнит, то я прошу разрешения напомнить ему. Что на самом деле отец имел в виду, когда сказал „помочь душами“? Это можно истолковать так, будто мы помогаем строительству Страны Израиля нашими душами».
Даниэль улыбнулся: «Нет, дорогая, я имел в виду, что если наш друг будет столь любезен, что пошлет в Страну Израиля эту книгу, то ни у одной женщины там не будет выкидыша. Вот и получится, что мы поможем им новыми живыми душами».
«Ты меня нарочно раздражаешь, отец», — недовольно проворчала Ариэла.
Госпожа Бах вмешалась в разговор: «Но ведь нельзя отрицать, что эта книга иногда делала такое, чего не могли сделать акушерки и врачи».
Ариэла сердито посмотрела на мать и пожала плечами: «Я, конечно, знаю, что глупцы еще не перевелись на этом свете, но порой трудно примириться с тем, что твои родители относятся к их числу».
Отец спокойно посмотрел на нее: «Наша дочь Ариэла убеждена: когда что-то не поддается разумному объяснению, то этим пользоваться нельзя, даже если оно приносит пользу многим людям, как мы это видели на примере данной книги, которая буквально спасла нескольких женщин».
«В чем тут польза, — возразила Ариэла, — если эти женщины родили детей, которые будут верить в такие глупости?»
Бах выпрямил свою деревянную ногу и примирительно сказал: «Моя дочь Ариэла — рационалистка. Может, выпьем еще чайку?»
«Нет, спасибо, — поблагодарил я. Похоже, что мне пора идти».
Бах сказал: «Наоборот, посидите еще немного, поговорим. Что нового в Стране Израиля? От отца уже несколько недель нет писем. Может, это неспроста? Может, он болен? А может, там опять беспорядки и арабы напали на Рамат-Рахель? Этот муфтий [208] , кто он?»
208
Верховный муфтий (глава мусульманской общины) Иерусалима в 1920-1930-х гг. был главным вдохновителем арабских нападений на еврейские поселения в Палестине; впоследствии нашел убежище в нацистской Германии.
«Он араб».
«А если он араб, то ему нужно, чтобы лилась еврейская кровь?»
«Он нападает не потому, что он араб. Просто сильный всегда нападает на слабого. И все время, пока мы малочисленны и слабы, мы можем ожидать любой беды, не приведи Господь».
Ариэла сказала: «Это просто смешно. Всякий, кто услышит такие слова, может подумать, что мы там сидим сложа руки и подставляем шею под нож, как здесь, в Шибуше. Всякий человек, который читает газеты, прекрасно знает, какие героические дела мы делаем там!»
Я покачал головой: «Я сам видел куда больше, чем написано в газетах. Но какая польза от героизма, во имя которого гибнут сами герои? Если герои вынуждены все время находиться в состоянии войны, они в конце концов теряют силы».
«Из ваших слов следует, что нам остается только подставить шею палачу. Как сказал Бялик в поэме о резне [209] : „Вот горло, палач! Подымись! Бей с размаха!“»
Я сказал: «Я не это имел в виду, госпожа».
«А что же вы имели в виду? Мне кажется, я понимаю смысл слова „герой“. Или, может быть, у него есть иное толкование, которое я не сумела найти в словаре?»
209
Речь идет о стихотворении Х.-Н. Бялика (1873–1934) «О резне» (1903) (на русский язык переведено В. Брюсовым).
«Нет, у меня нет другого толкования. Но если человеку позволено отойти от словаря, то я скажу, что, на мой взгляд, герой — это тот, которого все боятся и на которого никто не решается напасть».
Она засмеялась: «Идиллия! Если господин ищет таких героев, ему нужно чаще ходить на спортивные соревнования — там он найдет таких героев».
Даниэль Бах вмешался в наш разговор: «И что же, так все и будет продолжаться вечно?»
«Именно это я спрашивал у тамошних умных людей, — сказал я, — и они не могли мне ничего путного ответить, пока не пришел один мудрый человек и не объяснил. Для этого человека дело было важнее рассуждений. В то время как большинство наших умников сидели за границей и произносили пылкие речи о сионизме, он взошел в Страну и сумел сделать то, что никакие слова сделать не могут. Его любимое выражение: „Делай и ничего не жди“. И по мере того, как он делал, его дела сложились в нечто внушительно реальное. Ибо таково свойство человеческих действий: сегодня человек совершает поступок, завтра совершает поступок, проходят дни, и все эти маленькие поступки собираются в одно большое дело. Когда арабы разрушили мой дом и не оставили мне крыши над головой, этот человек предложил мне кров и пропитание. Однажды он застал меня грустным. Он сказал: „Не грусти, все еще будет хорошо“. Я спросил: „Как может быть хорошо? То, что мы строим, наши соседи разрушают, то, что мы сеем и сажаем, наши соседи вырывают с корнем. А ты говоришь, что будет хорошо. Если бы что-то хорошее должно было прийти, оно уже пришло бы — ведь наши соседи знают, что мы превратили пустыню в цветущую страну, и они первыми выиграли от этого. А они в ответ сделали нам такое зло. Мне кажется, что первые наши дни в Стране были лучше нынешних, а ты говоришь, что будет хорошо. Ты, который всегда говорил: „Делай и ничего не жди“, вдруг стал адвокатом надежды?“ И тогда он сказал: „Вначале я действительно не ждал ничего, но сейчас ожидаю многого, потому что мы уже вступили во второй этап“. И объяснил мне: „Три этапа есть в становлении нации. Первый этап — когда соседи видят нацию малой, слабой и презренной, как бы даже несуществующей. И поскольку она униженная и презренная, они иногда жалеют ее и проявляют к ней доброту, как герой, проявляющий доброту к слабому. Второй этап — когда нация преодолела свою униженность и слабость и начинает становиться все сильней. Если ее соседи умны, они устанавливают с ней братские и дружеские отношения, и они вместе помогают друг другу укрепляться. А если они не умны, то все время мешают ей развиваться и в конце концов пытаются ее уничтожить. Народ защищает свою жизнь и собирает силы и мужество, ибо знает, что если враг победит, то ему не будет пощады. Поэтому он не боится поднятого щита и вражеского натиска. И как только его соседи видят это, они заключают с ним мир. А потом ищут с ним близости и начинают смотреть на него как на равный себе народ. Сначала сближаются с ним для собственной пользы, потом — для общей пользы, а под конец начинают помогать друг другу. Так вот, до сих пор мы были на первом этапе, на этапе нации униженной и презренной. А сейчас мы достигли второго этапа — стали нацией укрепившейся и набирающей силы. А наши сыновья — те, кто придут за нами, — сумеют достичь и третьего этапа, когда наш народ станет таким же, как все народы. Ну а что будет потом, никому пока не ведомо“».
Даниэль Бах сунул обе ладони за ворот, потер шею и посмотрел на задремавшего сына. Потом погладил рукой здоровую ногу и сказал: «Так или иначе, а пока что убийцы делают с нами что хотят».
Я тоже посмотрел на спящего ребенка и ответил: «До тех пор, пока мы находимся на втором этапе».
Он спросил: «А когда же мы доберемся до третьего этапа?»
Я поднялся со стула: «Это зависит от меня, и от вас, и от каждого человека в нашем народе. Когда мы все взойдем в Страну Израиля и присоединимся к нашим братьям, ведущим там войну».
Когда я выходил, госпожа Бах взяла меня за руку и подвела к постели сына: «Посмотрите на него, разве он не похож на ангелочка? Когда я думаю, что убийцы могут замахнуться на такого ребенка, у меня все сжимается внутри».
Я спросил: «Почему вы думаете, что они могут прийти?»
Она ответила: «Но ведь господин хочет, чтобы мы пошли к ним».
Я сказал: «К кому — к ним?»
«К этим убийцам, которые убили Йерухама».
«Вовсе нет, — возразил я. — Я хочу, чтобы все мы пришли к себе на родину и этим увеличили нашу силу и уменьшили возможности убийц».
Она сказала: «Но ведь вы сами убежали оттуда».
Я вздохнул: «Я убежал? Да, вы правы, можно сказать и так. Ведь каждый, кто покидает Страну Израиля даже на час, он уже беглец».
Глава сорок третья
Признаки весны
В воскресенье после завтрака я отправился, как обычно, в Дом учения. Приятный был день, и повсюду видны были признаки весны. Река вскрылась, и по воде плыли небольшие льдины. Лужицы талого снега дрожали вдоль всей улицы, и солнце пр-новому светило над ними. Из обеих городских церквей слышался звук колоколов, и горожане с горожанками входили и выходили оттуда. По случаю воскресенья все лавки были закрыты, и лавочники томились перед входом без дела, меж тем как их жены внутри шептались с клиентами, которые пришли тайком, чтобы забрать заказанный товар. Внезапно на рыночной площади появились два полицейских. Впрочем, может, это был один толщиной с двух. Все вокруг поснимали шапки, стали кланяться и угодливо улыбаться. Полицейский подкрутил усы и пошел себе дальше, а лавочники, заложив руки за спину, смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду. Появился Игнац, по случаю праздника украсивший себя всеми знаками отличия, которыми обзавелся во время войны — частично собственными, частично украденными у погибших. Шел, толкая прохожих выпяченной грудью, и требовал, как обычно, «пенендзы».
Потом мне встретился Йошке — а может, Вапчи или кто-нибудь другой из нашего Дома учения — и, подойдя ко мне, сказал: «Этот священник сегодня очень затянул службу». Я рассердился и хотел было сказать ему: «То-то ты уже несколько дней не приходишь в Дом учения. Чудится мне, что проповедь священника ближе твоему сердцу, чем наша совместная молитва». Но тут ко мне подошел еще кто-то и сказал: «Этот мамзер [210] накликает беду на нашу голову». Я было подумал, что он говорит об Игнаце, потому что об Игнаце ходил слух, будто он сын христианина от еврейской матери и к тому же занимается доносительством. Но мой собеседник, видимо, понял, что я думаю не на того, и спросил: «Разве вы не знаете, что у этого священника отец из Израиля?»
210
Мамзер — мальчик, родившийся у еврейской женщины от связи, запрещенной Законом.