Пьяная Россия
Шрифт:
Дракон развернул крылья, оказывается я еще не полностью их увидела, когда он показал себя во всей своей красе, дух у меня захватило. Бледно-голубые крылья были огромны. На каждое, наверное, можно было бы поставить по два больших автобуса…
Вопреки моим ожиданиям мы полетели не быстро, а напротив даже очень медленно и часто просто парили в воздухе, огибая дворец и зависая над Покоем, где отдыхали измученные жизнью люди. Белые домики утопали посреди роскошной зелени высоких деревьев. С умопомрачительной высоты я вглядывалась в маленькую фигурку человека неторопливо прогуливающегося по усыпанным голубыми камешками дорожке. Тотчас, как и следовало ожидать, в этом волшебном мире, фигурка увеличилась, будто я посмотрела в сильную подзорную трубу и я ясно разглядела своего погибшего жениха Вовку Стрижа. Все такой же
Человек зол, любит грешен себя. И живет для того, чтобы любить и любит, для того, чтобы жить. И не хочет знать ни о чьих проблемах с любовью, чтобы они не лишили человека покоя и способности восхищаться собой. Все люди собственники и, когда любимое существо сопротивляется – человек озлобляется, отсюда все споры, распри, унижения и оскорбления. Как это ты не хочешь меня любить? Меня?! И все люди стремятся к обладанию кем-то. Когда-то Вовка Стриж тоже стремился обладать мною, сейчас вспоминать смешно на какие уловки он шел, но любил он меня страшно. Любил с первого класса школы… Говорят, первая любовь самая сильная, говорят… Мелькнуло перед мысленным взором воспоминание об Аувее, но нет, это было похоже на умопомешательство… Я покосилась на Аггела, может и я такая же свинья, как все люди? И хочу обладать своим любимым, но нет… Я трепещу от одного только Его взгляда и понимаю всем своим существом понимаю, что ответная любовь невозможна. Что же получается, что я попала в сети самой сильной любви, платонической? Как известно от неразделенной любви больше всего гибнет и больше всего расцветает душ человеческих. Сколько стихов, сколько романов, сколько прекрасных книг сочинено только из-за такой любви…
Я часто оглядывалась на Аггела, приглашая его к разговору. Но он молчал, о чем-то грустно размышляя, горькая морщинка залегла у его губ.
Нас догнали. В воздухе началась кутерьма от множества ангелочков. Они носились вокруг нас, беспрестанно атакуя дракона. Крылатые, пушистые малыши, точно такие же, как на картинах великих художников прошлого. Они целовали дракона в морду и гладили по спине. Они кувыркались и катались с его распростертых крыльев, будто с большой горки. Дракон глядел на них веселыми глазами с искорками безудержной радости. Чувствовалось, что он не прочь бы поиграть с ними и лишь присутствие Аггела удерживало его от желания тотчас броситься носиться с ними наперегонки, рассекая голубой прозрачный воздух.
Аггел казался невозмутимым и только, когда ангелочки устали, Он махнул на них рукой:
– Наигрались? Свободны!
Ангелочки смеясь, улетели восвояси. У меня мелькнула шальная мысль, что из Аггела, пожалуй, получился бы прекрасный учитель или даже директор школы, терпеливый, но мудрый и понимающий… Дракон вздыхал ангелочкам вслед, провожал их тоскующими глазами. Но тут же подчинился повелительному взгляду Аггела и усмирил свой пыл. Игры никуда не денутся, они подождут.
И мы направились куда-то над розовыми и синими облаками. Дракон летел медленно и уверенно. Скоро достигли аккуратного круглого отверстия. Дракон присел возле него и мы легко соскользнув по одному его крылу, сошли на облако. Облако, как и в прошлый раз, когда я впервые была в Поднебесной держало нас вполне исправно.
Перед нами был туннель. Аггел указал на него рукой:
– Это туннель Бельта-икс, так его прозвали атланты и мы также называем, привыкли наверное. Это самый широкий туннель, по нему пролезают громадные корабли и проходят самые грандиозные ангелы достигающие иногда до тридцати метров в росте.
Я думаю, тебе легко будет его открывать и проходить по нему.
– Но зачем? – удивилась я.
– Тебе, Я разрешаю и даже приглашаю бывать в Поднебесной. Ты вполне можешь остаться, здесь, посреди нас в любое время и тебе не надо будет проходить через туннель смерти, как известно, самое тяжкое испытание для многих смертных.
– Но почему? – спросила я, удивляясь такой невиданной щедрости.
Он сделал отрицательное движение и не ответил на мой вопрос.
– Ты можешь ходить также по туннелю Зетта, но знай туннелей тысячи, рискуешь заблудиться. По пути атлантов лучше не следовать, они приведут тебя к стражам Адонаи, которые стоят на выходе из двух туннелей ведущих во Вселенную, к обитаемым мирам.
– А остальные что же, ведут сюда?
– Да. – Он помолчал.
Потом вдруг оборотился ко мне и глядя мне в глаза, нетерпеливо спросил.
– Но я должен знать, может ты боишься меня?
– Нет, – покачала я головой, с удовольствием ощущая полудетскую потребность бегать, смеяться, петь и сходить с ума. – Я тебя люблю!
И сама себе зажала рот, испугавшись слетевшего с губ признания. Но Аггел только улыбнулся понимающе, голубые глаза его засветились ласковым светом.
– Лучше так, чем… – Он не договорил…
А я поняла, что погибла. Я его обожала, чтобы ни случилось, он никогда не терял самообладания и был бы идеальным мужчиной для меня. Он был не из тех, кто в трудной ситуации стремится сбежать и бросить в беде. Напротив, наверняка он будет противостоять невзгодам и мужественно меня защищать, если потребуется, так же, как собственно и я его. В эту минуту захотелось, очень захотелось спрятаться за его спиной от злобного мира Земли. Самым большим желанием моим было как раз спрятаться за спиной мужчины-воина, наверное, такое желание возникает у многих женщин, и наверное оно естественно…
Он, между тем, спокойно глядел мне в глаза и читал все, что происходит у меня на душе, как открытую книгу. Я понимала это, но остановиться не могла, а думала, что рядом с большой любовью всегда тянется некая трагедия. Человек согревается теплом взаимной любви, но, но… Зависть и черная зависть весьма живучи в человеческом обществе. И те, кого предали, кто не удержал свою любовь или просто не умеет любить, отчаянно завидует влюбленным и втайне желает им разойтись. Так будет спокойнее завистникам. Они ведь одиноки. И подчас их черные мечты и желания сбываются. Люди и есть зло, и бесконечный круговорот негодяев и подлецов желающих погубить все самое светлое в своем ближнем так и крутится от геенны огненной к миру Земли, и от мира Земли к геенне огненной. И получается, что светлого остается совсем немного, всего-то остается способность любить, просто доверчиво любить. Любить, значит жить, значит дышать, значит оставаться Человеком.
7
Валерка в раздумье подошел к мутному окну в своей комнате. Дверь он крепко запер изнутри и придвинул тяжелую тумбочку. На всякий случай забаррикадировался. Он очень боялся попасть в тубдиспансер.
И потому постоянно торчал то у окна, то у дверей, приглядываясь и прислушиваясь к сужающейся вокруг него ловушке, панически обдумывая, как ему уйти от создавшегося опасного положения.
И только под вечер он смог расслабиться, справедливо рассуждая, что представители соответствующих служб, могущие причинить ему какой-либо вред уже разбрелись по своим домам, Валерка оделся, отодвинул тумбочку, отпер двери и высунул нос в коридор.
На кухне привычно гремели кастрюлями соседи, в далекой ванной гудела стиральная машина, все было, как всегда. И он вылез из своей берлоги, почти успокоенный скатился по ступеням лестницы вниз, со своего второго этажа, мимо дремлющей вахтерши, на улицу.
Был вечер, жара схлынула и долгожданная прохлада выгнала на улицу молодых матерей с маленькими детьми. Валерке, как на зло на каждом шагу попадались карапузы. А, между нами говоря, он терпеть не мог маленьких детей и когда такое чадо оказывалось просто даже в одном салоне троллейбуса с ним, он кривился и бесился, одаряя ненавидящим взглядом и детенка, и его родителей. Особенно он не переносил визжащих и кричащих детей, его начинало тогда колотить в какой-то истерической мелкой дрожи. Худые пальцы его начинали описывать круги и судорожно подергиваться. Но он особо не выступал, потому что понимал – это бесполезно. На стороне плаксивых детей и их родителей тут же окажется общественное мнение и чего доброго Валерка из-за своих выступлений загремит в милицию, а оттуда в психушку. Он по-возможности терпел… или убегал, последнее он проделывал чаще, даже, если опаздывал на работу, все равно вскакивал со своего места и шумно кидался к дверям, например, троллейбуса, выскакивал на улицу, обязательно, одарив по дороге злобным взглядом мамашу и ее ребенка. И, если мамаша замечала этот взгляд, надолго впадала в ступор, не понимая, что все это значит и кто такой этот тип?