Пять четвертинок апельсина (др. перевод)
Шрифт:
– Куда без очереди лезешь, мамаша? Ты что, ослепла? Видишь, сколько людей стоит?
– А-а, так ты, милочка, оказывается, в очереди стоишь? А мне показалось, ты тут просто клиентов подманиваешь!
Конечно, я тоже за словом в карман не полезла.
Девица разинула рот, а я, работая локтями, двинулась дальше, больше ни одним взглядом ее не удостоив. Мирабель Дартижан, что бы она там ни натворила, всех своих детей научила никому не спускать оскорблений.
Прилавок оказался довольно высоким, и мне пришлось смотреть на хозяина автофургона снизу вверх, задрав голову. Это был молодой человек лет двадцати пяти, довольно привлекательной наружности, этакий «свой парень» со светлыми, несколько грязноватыми патлами до плеч и одной-единственной золотой сережкой, болтавшейся в ухе, крестиком, насколько я сумела разглядеть. Глаза у него, правда,
Конечно, он уже знал, как меня зовут.
– Доброе утро, мадам Симон, – вежливо и чуть насмешливо поздоровался он. – Чем могу служить? Есть замечательный burger am'ericain [48] . Не желаете попробовать?
Я была рассержена, но старалась этого не показывать. Судя по выражению его лица, он ждал неприятностей и был вполне готов с ними справиться. Так что я одарила его одной из самых добрых своих улыбок и вежливо ответила:
– Не сегодня, спасибо. Но я была бы очень признательна, если бы вы немного убавили звук радио. Мои посетители…
48
Американский «бургер» (фр.).
– О, разумеется! – Он был сама вежливость; его глаза отливали синевой и поблескивали, точно фарфоровые. – Я как-то не подумал, что могу кому-то помешать.
Рядом со мной та девица с серьгой в носу презрительно, с явным сомнением фыркнула, и до меня донеслись ее слова, адресованные подружке, тоже коротко стриженной и в таких крошечных шортиках, что из них прямо-таки вываливались мясистые ягодицы:
– Нет, ты слышишь? А что она мне сказала, слышала?
Светловолосый хозяин фургона улыбнулся мне, и я невольно заметила, что в нем есть и определенное мужское очарование, и ум, и еще что-то – ох, что-то очень знакомое! Это непонятное «что-то» занозой застряло у меня в сердце. Он наклонился, прикрутил ручку приемника, и музыка заиграла потише. А я все изучала его: на шее золотая цепь, на серой майке проступили пятна пота, руки, пожалуй, чересчур ухоженные для того, кто занимается готовкой… Нет, что-то в нем не так, думала я, как и во всей этой истории с появлением автофургона. Впервые я почувствовала не гнев, а страх.
– Теперь достаточно тихо, мадам Симон? – вежливо спросил он.
Я кивнула.
– Мне бы ужасно не хотелось, чтобы соседи сочли меня наглецом…
Фразы-то были правильные, но я никак не могла избавиться от мысли, что здесь имеется подвох; какая-то насмешка таилась в его учтивом холодном тоне. Мне все казалось, что я чего-то недопоняла, что-то пропустила. И хотя требование мое было удовлетворено, я так поспешно ретировалась, что чуть ногу не подвернула, споткнувшись о камень, когда пробивалась сквозь плотную толпу молодых тел, обступивших меня со всех сторон; теперь там набралось уже, наверно, человек сорок юнцов, а может, и больше, и я прямо-таки тонула в гомоне их голосов. Я торопливо выбралась из толпы – всегда терпеть не могла, когда ко мне прикасаются, – и направилась назад, к своей блинной. У меня за спиной раздался взрыв наглого смеха. Судя по всему, он, выждав, когда я отойду, не замедлил отпустить на мой счет несколько ядовитых шуточек. Я резко обернулась, но он стоял ко мне спиной и ловко, с привычной сноровкой выдавал покупателям бургеры и хот-доги.
Ощущение подвоха не проходило. Я заметила, что стала чаще прежнего выглядывать из окошка, а когда Мари Фенуй и Шарлотта Дюпре, те самые, что накануне жаловались на шум, в обычное для них время в блинной не появились, мне стало немного не по себе. Возможно, все это ерунда, успокаивала я себя. В конце концов, у меня сегодня всего один столик оказался незанятым. Все остальные завсегдатаи на месте. Однако я то и дело ловила себя на том, что с невольным восхищением наблюдаю, как ловко работает мой «конкурент» и как быстро продвигается очередь, успевшая собраться на обочине. Молодежь с аппетитом поедала что-то из бумажных кульков и пластиковых контейнеров, а он правил балом и словно уже успел подружиться
В половине первого я услышала из кухни рев мотоциклов. Жуткий звук, словно разом включили несколько пневматических дрелей. Я уронила лопатку с длинной ручкой, которой переворачивала на сковороде bolets farcis [49] , и выбежала на дорогу. Рев стоял оглушительный, я даже уши заткнула, и все равно барабанные перепонки чуть не лопались – уши у меня стали такими чувствительными еще в детстве, когда я без конца ныряла в нашу старую Луару. Пять мотоциклов, те самые, что были прислонены к стене автофургона, теперь выехали на дорогу, и их владельцы прямо напротив моей блинной прогревали моторы; у троих на заднем сиденье кокетливо пристроились полуголые девицы. Они явно собирались уезжать, и напоследок каждый старался превзойти соседа в мощности и громкости рева мотора. Я стала сердито на них ругаться, но услышать что-либо в этом кошмарном шуме было невозможно. Заметив, что некоторые молокососы, столпившиеся у прилавка, засмеялись и захлопали в ладоши, я в бешенстве замахала руками, понимая, что мне до них не докричаться. Ездоки насмешливо сделали мне ручкой, а один поставил на дыбы свой мотоцикл, точно норовистую лошадь, удвоив при этом громкость его рева.
49
Фаршированные белые грибы (фр.).
Представление длилось минут пять, но за это время мои белые грибочки успели совершенно сгореть, в ушах у меня стоял болезненный звон, и я просто кипела от злости. Снова жаловаться владельцу автофургона у меня попросту не было времени, и я решила непременно сделать это, как только уйдут мои клиенты. К тому времени, однако, закусочная уже закрылась, и сколько я в ярости ни колотила кулаком в металлические ставни, мне никто не ответил.
На следующий день он снова включил радио на полную катушку. Я терпела эту чертову музыку, сколько хватило сил, потом все же потопала к закусочной. Народу там было еще больше, чем вчера; кое-кто узнал меня, пока я проталкивалась к прилавку, и принялся отпускать хамские комментарии. На этот раз я была слишком зла и не думала о манерах. Гневно посмотрев на владельца закусочной, я заорала:
– Мы ведь, кажется, договорились?
Одарив меня улыбкой, широкой, как вход в амбар, он осведомился:
– О чем, мадам?
«Нет уж, сегодня этот фокус у тебя не пройдет!» – решила я.
– Не притворяйтесь, будто не понимаете! Я требую немедленно выключить музыку! Немедленно!
Он вежливо поклонился и со скорбным выражением лица, демонстрируя, насколько обижен моим яростным натиском, выключил музыку.
– Конечно, конечно, мадам, не сердитесь, я не предполагал, что это вызовет у вас такое раздражение. Мы с вами теперь близкие соседи, нам нужно непременно притереться друг к другу.
В первые несколько секунд из-за охватившего меня гнева я не сумела даже расслышать предупреждающий звоночек, прозвеневший в этих словах.
– Что вы имеете в виду? Какие еще «близкие соседи»? – До меня наконец-то начинал доходить смысл этой фразы. – И вообще, долго вы еще намерены тут торчать?
– Так ведь как получится… – пожал он плечами; его голос звучал вкрадчиво. – Вы и сами знаете, мадам, как непросто угодить клиентам. Посетители – вещь непредсказуемая. Сегодня, как говорится, густо, а завтра пусто. Неизвестно, как оно сложится…
Теперь предупреждающий звоночек превратился в оглушительный звон; меня вдруг охватил озноб.
– Но вы поставили фургон на общественной дороге, – сухо заметила я. – Не сомневаюсь, полицейские заставят вас уехать, как только выяснится, что вы тут находитесь.
Он покачал головой и произнес почти ласково:
– У меня имеется официальное разрешение здесь находиться. К тому же стою я не на дороге, а на обочине, все документы у меня в порядке. – И он с оскорбительно вежливой улыбкой спросил, глядя прямо на меня: – Надеюсь, мадам, что и у вас тоже?