Пять четвертинок апельсина (др. перевод)
Шрифт:
– С меня довольно, – буркнул он, не глядя на Томаса. – Надоели эти детские игрушки! Мне почти четырнадцать. Хватит уже!
Томас снял шинель и бросил ее Рен – пусть сама посмотрит, что там, в карманах, есть. Я помалкивала, лежа на животе и внимательно наблюдая за происходящим.
А Кассис продолжал:
– Комиксы, шоколад – все это чепуха! Какая же это война? Так, забава. Несерьезно все это! – Он даже вскочил от возбуждения. – Хватит играть в ваши вонючие игры! Моему отцу голову на фронте оторвало, а вы тут все развлекаетесь!
– Ты действительно так думаешь? – спросил Томас.
– Я думаю, что ты тоже из этих бошей! – словно выплюнул Кассис.
– Пойдем-ка
Рен радостно кивнула; она с наслаждением рылась в разных журналах и прочих сокровищах, которые уже успела извлечь из многочисленных карманов шинели. Оставив ее за этим занятием, я тихонько поспешила следом за Томасом и Кассисом и спряталась в подлеске, припав к поросшей мхом земле. Их голоса доносились до меня словно издалека, с трудом пробивались сквозь заросли, точно солнечные лучи через густую листву, так что расслышала я далеко не все. Я скрючилась за каким-то пнем, стараясь почти не дышать.
Тем временем Томас расстегнул кобуру, вынул пистолет и протянул Кассису:
– Возьми-ка. Попробуй, каково это, держать в руках подобную штуковину.
Брат, видимо, не ожидал, что пистолет окажется таким тяжелым. Но все же поднял его и навел на Томаса, а тот, словно не замечая этого, сказал:
– Моего брата расстреляли как дезертира. Он тогда только-только закончил училище. Ему было всего девятнадцать. Войны он боялся, но его сделали пулеметчиком; наверно, грохот пулемета и свел его с ума. Его расстреляли рядом с одной французской деревушкой еще в самом начале войны. Мне кажется, если бы я был рядом, то смог бы как-то помочь ему, заставил сдержаться, в общем, сумел бы уберечь его от беды. Но меня тогда и во Франции-то не было.
Кассис посмотрел на него с нескрываемой враждебностью:
– И что?
Проигнорировав вопрос, Томас продолжал:
– Эрнст у отца с матерью был любимцем. Мать всегда именно ему давала вылизывать горшки, когда готовила что-нибудь вкусное, да и работой по дому меньше всех его нагружала. Эрнст был их гордостью. А я что… обыкновенный работяга, который только и годится вынести мусор или свиней покормить.
Теперь Кассис был весь внимание. Я прямо-таки физически ощущала, какое напряжение повисло между ними. Казалось – вот-вот обожжешься.
– Я как раз получил увольнительную и был дома, когда принесли письмо. Предполагалось, что прочтем его только мы, но почтальон проболтался, и уже через полчаса вся деревня знала: Эрнст Лейбниц – дезертир. Моих родителей это известие прямо-таки пришибло: стоят, как громом пораженные, и не знают, что делать.
Прячась за стволом упавшего дерева, я по-пластунски подползла ближе и стала слышать Томаса отчетливей.
– Забавно, но я всегда считал, что самый большой трус в семье – это я. Я всегда был очень смирным, никогда не высовывался, никогда не рисковал. Однако после гибели Эрни я стал для родителей героем. Занял вдруг место брата. А они вели себя так, словно его никогда и не существовало. Словно я – их единственный сын. Я стал для них всем на свете.
– А тебе не было… страшно? – еле слышно выдохнул Кассис.
Томас кивнул.
И тут вдруг брат издал какой-то странный звук – то ли тяжко вздохнул, то ли всхлипнул, – словно с трудом закрыл тяжелую дверь.
– Он не должен был умереть! – воскликнул Кассис, и я догадалась: это он об отце. А Томас терпеливо ждал; внешне он выглядел совершенно спокойным. – Его все считали таким умным. У него всегда все было как надо, и собой он отлично владел, да и трусом уж точно не был…
Голос Кассиса сорвался, и он гневно взглянул
– Он не должен был умереть! Он должен был просто во всем разобраться и сделать как лучше, а он взял и пошел на фронт, позволил, чтобы его, как последнего дурака, разнесло на куски! А теперь мне за все это отвечать, и я… не… знаю… что мне делать, и я… так… б-боюсь…
Лейбниц выждал, когда кончится эта истерика, потом просто протянул руку и преспокойно забрал у Кассиса пистолет.
– В том-то все и дело, – заметил он, – с этими героями всегда так: они почему-то никогда не доживают до исполнения тех ожиданий, которые на них возлагают другие. Это, пожалуй, и есть главная их беда, верно?
– Я ведь тебя и застрелить мог, – мрачно изрек Кассис.
– Отомстить можно по-разному, – ответил Томас.
Почувствовав, что они уже снова почти помирились, я стала отползать через подлесок назад. Мне совсем не хотелось быть уличенной в подслушивании. Ренетт сидела на прежнем месте, погрузившись в изучение очередного журнала о звездах кинематографа. Минут через пять вернулись и Томас с Кассисом – держась за руки, как братья. На Кассисе была немецкая фуражка, залихватски сдвинутая на затылок.
– Оставь ее себе, – разрешил Томас. – Я знаю, где достать новую.
Все. Наживка была проглочена. С того момента Кассис стал его рабом.
9
Мы с удвоенным энтузиазмом принялись помогать Томасу. Любые сведения, даже самые тривиальные, были зерном на его мельницу. Мадам Анрио с почты тайком открывала и читала письма; Жиль Пети из мясной лавки торговал кошатиной, выдавая ее за крольчатину; Мартен Дюпре вместе с Анри Друо – и это многие в «La R'ep» слышали – призывал бороться с немцами; всем известно, что у Трюрианов за домом в саду, в дренажной трубе, спрятан радиоприемник, а Мартен Франсен – коммунист. Ну и так далее. Лейбниц регулярно обходил названных нами людей под тем предлогом, что часть провизии необходимо реквизировать для обеспечения немецкого гарнизона. Покидал он их отнюдь не с пустыми руками и получал не только то, за чем пришел: иной раз толстую пачку денег, а иногда одежду с черного рынка или бутылку хорошего вина. Порой его жертвы и сами расплачивались новой информацией: чья-то якобы родственница, приехавшая из Парижа, прячется в погребе в самом центре Анже, а на задах «Рыжей кошки» кого-то пырнули ножом. В общем, к концу лета Томас Лейбниц выведал в Анже половину всех секретов, а уж в Ле-Лавёз – добрых две трети. Под его матрасом в казарме уже хранилась вполне приличная сумма. Видимо, как раз это он и имел в виду под фразой «отомстить можно по-разному». Кому отомстить – пояснять не требовалось.
Деньги он посылал домой, в Германию, но мне так и не удалось выяснить, каким образом. Способы, конечно, были разные. Дипломатический багаж, курьерские саквояжи, поезда с продуктами, санитарные машины – возможностей для предприимчивого молодого человека хватало, особенно если есть нужные связи. Томас специально менялся дежурствами со своими приятелями, чтобы лишний раз заглянуть на фермы в окрестностях Ле-Лавёз. Он даже у дверей офицерской столовой подслушивал. У людей он неизменно вызывал симпатию, и они доверительно с ним беседовали, ну а он никогда ничего не забывал.