Пять времен года
Шрифт:
И она его действительно разбудила; «Какая дисциплинированность!» — опять подумал он, потому что на самом деле давно уже проснулся и лежал только для того, чтобы заставить ее войти в свою комнату. Он дал ей постучать, и открыть, и войти, и позвать его, в надежде, что она, быть может, сама прикоснется к нему, но она не прикоснулась, только потопталась у двери и снова позвала его своим хрипловатым голосом, и тогда он приподнялся и сказал ей: «Спасибо», чувствуя себя почему-то очень счастливым, но время было таким ранним, что он снова опустился на подушку, с нежностью думая о ней, а взгляд его тем временем устремился в окно, за которым тянулось неожиданно серое небо — такое беспросветно серое, как будто наступила неожиданная осень. Через несколько минут она снова постучала и позвала его, и он испуганно откликнулся: «Да-да, сейчас!» — но про себя подумал, что не случайно она не сумела кончить школу и получить аттестат: ей уже пятьдесят два, а она все еще полна чрезмерной бодрости — и сама не спит, и мне, пожалуй, тоже помешает спать все оставшиеся годы. Он снова, как бы в молчаливом протесте, опустился на подушку, свернулся под легким одеялом калачиком, как ребенок, и еще какое-то время подремал, а когда проснулся совсем, чувствуя себя лишь еще более уставшим, услышал радио, которое что-то глухо бубнило в ее комнате, и стал торопливо одеваться, в уверенности, что она не осмелилась есть сама и теперь сидит, голодная, ожидая его. Сначала он закрылся в туалете, потом в ванной, быстро помылся, но бриться не стал и торопливо вышел в кухню. Стол был уже накрыт, и его сердца коснулось
Они сели за стол. Молхо снова радовался про себя, что в доме никого нет, и даже домработница им не помешает. Потом Яара по собственной инициативе помыла посуду, хотя раковину все же не вытерла как следует, и в сетке застряли остатки пищи, смешанные с мыльной пеной. Она была слегка взволнована предстоящей поездкой в Иодфат. «Мы с Ури много раз говорили, что должны съездить туда, но это место было для нас обоих слишком важным, чтобы приезжать туда в качестве туристов». Перед выходом он позвонил теще, узнать, как она себя чувствует, и она тут же спросила, будет ли он сегодня на работе, потому что она хотела бы посоветоваться с ним по поводу ее русской подруги и ее дочери. «Нет, — ответил он, — сегодня у меня однодневный отпуск, но завтра я буду. Надеюсь, это не срочно?» Видимо, это все-таки было срочно, потому что он почувствовал, что она, всегда избегавшая давить на него, сейчас почему-то колеблется, но он молчал, и она сказала: «Ладно, тогда завтра, — и, как обычно, стала расспрашивать о детях, особенно о младшем — что с ним? чем он занимается? — и, услышав, что он в походе, обрадовалась: — Куда же он отправился?» — «В Галилею, — ответил Молхо после короткой паузы. — Да, я думаю, что в Галилею». Теща немного помолчала, но потом стала допытываться: с кем он пошел, на сколько, это школьный поход или что-то другое? И Молхо, опять запнувшись, ответил: «Нет, это, наверно, какое-то молодежное мероприятие». В самом деле, почему он думал, что это школьный поход — ведь в школе сейчас каникулы.
В Иодфат они въехали незадолго до полудня. Дороги из Хайфы были забиты, выбираться было трудно и утомительно, а кроме того, он ошибся на повороте, и ему пришлось возвращаться, но, выехав на новую широкую дорогу, ведущую в Нижнюю Галилею, они помчались по пустынным серпантинам, среди молодых зеленых лесов, и Молхо, не переставая, восхищался открывавшимися видами и разбросанными по холмам новыми поселениями, о несомненной реальности которых возвещали стрелки поворотов на больших дорожных указателях. Яара, сидевшая рядом с ним, тоже наслаждалась видом знакомых мест, в то же время удивляясь тому, как много тут изменилось. Тишина лесов на последних поворотах перед Иодфатом напомнила ему окрестности Зруа, но тут, в Иодфате, дома выглядели куда более привлекательными и зажиточными, их окружали садовые деревья и ухоженные лужайки. Молхо еще не успел припарковать машину, а Яара уже поспешила освободиться от тесных объятий ремня — ее лицо горело от любопытства, она жестом указала Молхо на стоянку около большого дома из красноватого камня и, как только он выключил двигатель, тут же открыла дверцу и выпрыгнула наружу, взволнованная и как будто помолодевшая. Ее волнение было ему приятно. «Ну как, много тут изменилось?» — спросил он ее, но она еще не могла ответить — ее глаза жадно вбирали в себя окружающую картину. «Нет, не очень. Скорее нет, чем да», — и тут же свернула на узкую дорожку, которая, извиваясь, поднималась на невысокий холм, в сторону нескольких домов, стоявших более открыто, чем другие, среди торчавших вокруг сероватых скал. Он почувствовал, что ей хочется поскорее подняться туда, чтобы остаться наедине со своими воспоминаниями, и сказал: «Ты иди вперед, а я поднимусь потом».
Он обошел большое, красное, крепостного вида здание — видимо, местный Дом культуры, — выискивая открытую дверь, чтобы воспользоваться тамошним туалетом, но все здесь было закрыто и заколочено, и он пошел дальше, в поисках какого-нибудь другого общественного здания, но ему, как назло, попадались одни лишь жилые дома, стоявшие близко друг к другу, без заборов, разделенные только садами, поглотившими былые скалы. Он стал искать дерево, за которым можно было бы укрыться, но не нашел ничего подходящего. Затем, однако, впереди показался старый крупнопанельный дом, видимо выполнявший функции конторы. Низко наклонив голову, он прошел вдоль деревянной веранды и в самом конце ее обнаружил маленький, запущенный туалет, торопливо вытащил из штанов немного уже распухший от нетерпения и даже чуть горячий на ощупь член, внимательно посмотрел на него и, мягко, жалостливо придерживая его обеими руками, направил струю в унитаз. Отдышавшись, он подумал было, как это часто делал, поговорить с ним, чтобы немного приободрить, но за тонкой дощатой стеной стучал арифмометр, и он испугался, что невидимый счетовод услышит этот странный разговор. Но воду он все-таки спустил, а руки помыл в маленькой раковине, без мыла и полотенца, и, окончательно воспрянув духом, вышел из туалета, стряхивая с пальцев капли воды. На веранде его перехватил счетовод — низкий и крепкий человечек, примерно его возраста, со светлыми вьющимися волосами, в очках в толстой стальной оправе. Он чего-то ищет? Молхо сказал, что он просто сопровождает женщину, которая когда-то тут жила и теперь надумала снова повидать это место. «Кто это?» Молхо назвал ее имя. Счетовод был поражен. «Они здесь?» — воскликнул он возбужденно. «Нет, только она», — ответил Молхо. «Одна?» — с удивлением и разочарованием спросил счетовод, как будто не представлял себе Яару отдельно от Ури. «Одна», — подтвердил Молхо. «А что с ним? Где он?» — «Он в Иерусалиме», — сказал Молхо. «И это правда — то, что о нем рассказывают?» — спросил счетовод с живым любопытством. «Да», — ответил Молхо, не вполне поняв вопрос. И тот сердито, но одновременно с каким-то восхищением покрутил головой: «Потрясающе! Но этого можно было ожидать. Такой анархист на все способен». Молхо сочувственно кивнул. Ему хотелось подробнее расспросить о деревне, но счетовод все еще никак не мог справиться с неожиданным переживанием. «Передать ей что-нибудь?» — спросил Молхо, вытирая мокрые руки о штаны. «Не стоит», — как-то недовольно буркнул тот и снова скрылся в своей конторе.
Молхо вернулся на стоянку и поднялся по тропке к Яаре. Под сумрачным серым небом неподвижно стоял тяжелый, раскаленный и сухой воздух. Сосновые леса покрывали окрестные горы, на вершинах которых там и сям виднелись одинокие белые домики — видимо, новые форпосты, пока еще меньше размерами, чем дорожные указатели с их названиями, но уже настоящие и обжитые. Где-то вдали упрямо постукивал двигатель, и его слабый повторяющийся звук только углублял тишину. Дома на холме выглядели старыми и заброшенными. Все вокруг было в запустении, только кое-где виднелись остатки былых садов, разделенные большими участками колючих сорняков. Из одного дома вышла молодая женщина, из синего рюкзака на ее спине торчала головка младенца. Не обращая внимания на скользнувшего мимо Молхо, она начала спускаться по тропе. Яары не было видно. Он пошел выше, не зная, куда повернуть — направо или налево, потом остановился, вокруг стояла мертвая тишина, скалистый пейзаж казался еще более диким. Неожиданно в кустах раздался шелест, как будто там пробежало какое-то животное. Он пошел на звук и вскоре увидел Яару — она стояла подле одного из брошенных домов, обращенного окнами в сторону горы. Он пошел прямиком, прокладывая себе путь среди камней и колючих сухих кустов. Около дома лежали ржавая мотыга и старые ящики из-под картошки. Яара балансировала на одном из ящиков, пытаясь заглянуть в окно дома, темные солнечные очки придавали ее лицу загадочный вид.
«Это мое окно, — сказала она. Маленькие капли пота сверкали на ее верхней губе. — Я лежала под ним четыре месяца без движения». Теперь она сняла солнечные очки — внутри было темно, и очки мешали ей вглядываться. «Это было зимой?» — вырвался у него пустой вопрос. Она не обернулась. «Это было зимой, — сказала она, как будто совсем не удивившись его вопросу. — Это было зимой, и это было осенью, а потом я лежала еще раз летом, и еще раз, перед тем, как мы отсюда уехали. Это было во все годы и во все сезоны», — говорила она, не в силах оторваться от окна, за которым была когда-то счастлива, несмотря на свои страдания, потому что тогда у нее еще была надежда. «Но почему бы тебе не войти внутрь?» — спросил он. Она бросила на него благодарный взгляд, спустилась с ящика, пошарила над дверью и достала оттуда ржавый ключ. Замок открылся, скрежеща от старости, она толкнула упрямую дверь своим маленьким животом и вошла внутрь, а Молхо остался в дверях, с интересом разглядывая довольно ухоженную комнату — соломенная циновка на полу, возле одной из стен — этажерка с книгами и несколькими глиняными фигурками. Трудно было сказать, кто жил здесь последним и были ли у них дети. Яара стояла посреди комнаты — из-за низкого потолка она казалась выше ростом и в сумрачном свете серого дня была еще красивее. «Этот свет подходит ей больше всего, — подумал Молхо, — но я все равно не смогу ее до конца понять, пока мы с ней не окажемся в одной постели. Но как начать? Что поцеловать сначала? Губы, руки или ноги? Или эти мертвые седые волосы?» Она медленно шла вперед, словно ее живот, обретя собственную жизнь, увлекал ее во вторую комнату, где было то окно, у которого она когда-то лежала. Молхо видел, как она остановилась возле небрежно застеленной кровати. «Если она сейчас заплачет, — вдруг подумал он, — во мне может проснуться желание». Он застыл на месте, чтобы не помешать ей, — но она не заплакала. Медленно, задумчиво, она шла по комнате и, словно забыв, что находится в чужом доме, трогала по пути то одно, то другое — видно было, что ей все здесь хотелось рассмотреть и все потрогать, она даже в стенной шкаф заглянула с какой-то надеждой, словно надеялась найти там своих нерожденных детей.
Сухая трава затрещала под чьими-то ногами. Кто-то поднимался по тропе к дому. Это был маленький счетовод, — видимо, он все-таки не удержался и решил повидать бывшую единомышленницу. Не обращая внимания на Молхо, он тут же набросился на нее с какими-то гневными вопросами, и она стала терпеливо успокаивать его дружелюбными, но уклончивыми ответами. Время от времени она пыталась расспросить низенького взъерошенного собеседника о нем самом, но тот, видно, не склонен был говорить о себе и упрямо возвращался к Ури, с горечью и какой-то тоской допытываясь: «Но почему же он за все эти годы ни разу не заглянул сюда? Откуда у него такое равнодушие к бывшим друзьям? Он обязан приехать, каким бы он сейчас ни стал, обязан приехать, хотя бы затем, чтобы поздороваться и объясниться». Яара молча кивала головой, как будто соглашаясь, и низко наклонялась над этим человечком, высокая и красивая. «Может, он тоже был когда-то в нее влюблен?» — подумал Молхо. «Да, да, мы обязательно приедем, мы обязательно вернемся», — сказала она вдруг таким теплым голосом, что и сам Молхо, стоявший в полутени за дверью и прислушивавшийся к их разговору, тоже вдруг сразу и совершенно в это поверил.
«Если хочешь пообедать в действительно занятном ресторане, я свезу тебя в тот маленький городок Зруа, о котором тебе рассказывал, помнишь? — сказал Молхо, когда они неторопливо скользили по серпантинам вниз из Иодфата, в сторону главной дороги. — Это довольно далеко, но стоит того, вот увидишь». И, сверившись с картой, свернул на ближайшем перекрестке в сторону Кармиеля, а оттуда — на восток, на дорогу Акко — Цфат, потом свернул снова, на этот раз на Раму, и еще раз, теперь уже на север, на узкую щербатую дорогу, поднимавшуюся к Пкиину. То и дело им навстречу попадались молодежные группы, и Молхо долго провожал их глазами, надеясь увидеть сына. Они припоминали свои собственные школьные походы, и ему показалось, что эти воспоминания сблизили их еще тесней «Ты могла бы вернуться в Иодфат одна?» — спросил он. «Нет, — сказала она. Я вообще не могу жить одна, без мужчины, а уж тем более в Иодфате». У него на миг перехватило дыхание от ее прямого ответа.
Было около двух, когда они въехали в Зруа. Поселок казался совершенно вымершим. Молхо проехал мимо площади торгового центра, направляясь прямиком к дому индийца и по пути шутливо рассказывая ей о темнокожей девочке в больших очках, в которую он тогда почти влюбился. «Да, — сказала она серьезно, — иногда можно влюбиться и в ребенка». Он остановил машину, попросил ее подождать и уже хотел было постучать в дверь, но вдруг увидел, что все окна в доме закрыты и сам дом тоже закрыт — только одинокая корова уныло стояла на том же месте, что весной, все так же грустно жуя свой корм. Ее морда была засижена мухами. Он заглянул в соседний дом — его узнали и тотчас же сообщили, что индиец со всей своей семьей отправился навестить родственников под Беер-Шевой; кажется, они вообще собираются переехать туда. «Кто у них родился, — спросил он, — мальчик или девочка? — Оказалось, что еще одна девочка. — А как отец? Он был тогда очень болен». — «Нет, сейчас он хорошо себя чувствует, вроде как совсем выздоровел». И сердце Молхо вдруг сжалось от неожиданной боли.
Они вернулись к торговому центру. В этот обморочный полуденный час там было безлюдно, но маленькое кафе на площади было открыто, и его темный хозяин терпеливо сидел, точно тень, в углу, ожидая случайных посетителей. И он сам, и несколько лениво сидевших за столиками местных жителей тотчас узнали Молхо и, бросившись к нему с приветствиями, стали горячо пожимать ему руку. Похоже, его тогдашний визит произвел неизгладимое впечатление. Они пожимали руку и Яаре, но так вежливо, что Молхо показалось, будто они не приметили следов ее былой красоты и были разочарованы ее возрастом. Увы, той похлебки из потрохов, которой он хотел удивить Яару, у хозяина не было, и индиец чуть не прослезился, услышав, что Молхо специально ради потрохов приехал из такой дали. «Надо было мне сообщить! — простонал он. — Но если вы останетесь на вечер, я сумею приготовить». Молхо и его спутнице пришлось удовлетвориться довольно сухими и даже слегка кисловатыми стейками и отсыревшей жареной картошкой. Молхо был разочарован, и его утешало только внимание местных жителей. Вскоре появился и сам Бен-Яиш, улыбающийся, по-прежнему небритый и даже слегка пополневший. Он пожал руку Молхо с видом тайного сообщника и спросил, как там его отчет. «Мы передали его государственному контролеру, — сказал Молхо. — Теперь ваша судьба в его руках. Но мы приготовили ему ваше блюдо так, чтобы ему было легче его переварить». Бен-Яиш тоже выразил удовольствие от того, что Молхр оказал им честь, привезя свою новую жену сюда, чтобы показать ее им всем. И хотя они явно не пришли от нее в восторг, но были рады этому проявлению дружбы. Под конец Молхо попросил счет, но индиец-хозяин только растянул в улыбке свое темное лицо, а все окружающие хором стали объяснять, что все это было за счет заведения, потому что они рады его приезду. Молхо попытался настаивать — он не хотел, чтобы они заподозрили, будто он специально приехал пообедать задаром, — но они рассердились: «Что это значит?! Ты нас обижаешь! Как можно?!» — а увидев, что Молхо продолжает настаивать, подмигнули хозяину, и тот исчез — растаял, словно его не бывало, так что платить все равно оказалось некому.