Пять времен года
Шрифт:
Молхо разочарованно замолчал и повернулся к Шимони и его гостям, увлеченно слушавшим рассказ его русской спутницы, который Шимони сжато, в самых общих чертах, переводил для венцев на немецкий. Сам Шимони казался чрезвычайно возбужденным, видимо, Нина Занд ему нравилась. Слегка обиженный тем, что его оставили наедине со старухой, как простого сопровождающего, Молхо тоже потребовал перевода, и Шимони перевел ему на иврит некую выжимку из выжимки. Оказалось, что вначале от нее потребовали подписать декларацию против Израиля, что она вполне готова была сделать, но в последний момент передумали и стали расспрашивать ее о пребывании в центре абсорбции — их почему-то особенно интересовали эфиопские евреи, потом послали к какому-то другому чиновнику, от него к третьему, и все они обращались с ней приветливо и даже с некоторым одобрением, явно хотели ей помочь и столь же явно не знали, как это сделать. «Что я вам говорил?! — радостно воскликнул Шимони. — Они просто не способны на неординарные решения!» И он поднялся с места и принялся возбужденно ходить по салону. Австрийцы тут же согласились
Молхо вначале кивал, пытаясь понять, о чем они говорят, и даже изложить свои собственные соображения, но вскоре выпал из разговора и сидел, уныло глядя на свою несостоявшуюся реэмигрантку, — она мрачно сжимала в руках пустую рюмку, и его вдруг охватило ощущение, что он обязан что-то немедленно предпринять. Он резко поставил на стол чашку и поднялся с намерением распрощаться. «Куда вы спешите?» — слегка обиженно удивился Шимони. «Нет, нет, мы уже доставили вам достаточно хлопот», — решительно возразил Молхо, добавил что-то насчет необычно теплой венской осени и подал своей спутнице знак присоединиться. Отвесив поклон старушке и двум австрийцам, он направился к выходу. У лифта Шимони вдруг придержал открытую дверь, как будто не желая так быстро их отпускать, и стал расспрашивать Молхо, что он делал весь день. «Гулял в Венском лесу, как вы мне посоветовали, — ответил Молхо, — и действительно получил удовольствие. Но в зоопарк все-таки не заглянул». — «Жаль», — сказал Шимони и спросил, какие у них планы на будущее — останутся они еще погулять по Вене или торопятся обратно в Израиль. «Нет, я не намерен торопиться, — раздраженно ответил Молхо, задетый тем, что он говорит о них, как о паре. — Если уж мы забрались так далеко, то я хотел бы попробовать другие пути, не такие формально-бюрократические, как сегодня».
На рассвете, все еще дрожа от волнения. Молхо вышел из своего номера с чемоданчиком в руках и сильно постучал в дверь ее комнаты. Она появилась на пороге, уже одетая и немного нервная. Ее вещи уже были сложены. «Вот, — похвалил себя Молхо, — стоило мне принять твердое мужское решение, и она стала послушной», — и, нисколько не церемонясь, вошел в ее комнату, выволок сундук за позолоченную ручку, втащил его в лифт, а внизу, на глазах у изумленного дежурного, потащил прямо по коврам к выходу, про себя размышляя: «Почему они все-таки скрыли от меня факт существования этого сундука? Если бы они меня предупредили, я бы приделал к нему колесики, хотя бы два, и того было бы достаточно».
Теперь, однако, у него не было времени даже для установки одного. Время поджимало так, что он решил отказаться от завтрака, хотя это было включено в цену номера, и уплатил за них обоих, не проверяя счет, только попросив дежурного, чтобы заказанное им такси имело багажник на крыше.
На вокзале он на мгновение испугался — в этом огромном, наполненном людьми помещении, где все еще стояла холодная ночная сырость, она вполне могла потеряться; но, когда он строго помахал ей пальцем, предупреждая, чтобы она не вздумала снова исчезнуть, ее глаза наполнились слезами обиды, и она испуганно пошла за ним следом, стараясь не отставать ни на шаг, пока он высматривал их поезд, время от времени оборачиваясь посмотреть, следует ли за ними носильщик с сундуком. Они нашли свой поезд, вагон и купе и даже сумели общими усилиями поднять сундук на верхнюю полку, и — о чудо! — сундук улегся так точно, как будто полка была создана специально для него. «Ну конечно, это ведь старый железнодорожный сундук, как я не сообразил!» — обрадованно сказал себе Молхо, но его радость была недолгой, потому что пожилой кондуктор тотчас потребовал, чтобы они стащили сундук обратно. После ожесточенной перепалки и попыток убедить его, что сундук не представляет опасности для сидящих под ним пассажиров, им все-таки пришлось спустить свою поклажу вниз, но сунуть сундук под полку для сиденья оказалось невозможно, а на сиденье он занимал все свободное место, так что Молхо был вынужден в конце концов оттащить проклятую кладь в багажный вагон, шедший за паровозом, где на нее наклеили желтый ярлык и потребовали с владельца целый шиллинг, впрочем дав ему на этот шиллинг специальную квитанцию.
Возвращаясь в свое купе, он вдруг снова испугался, не исчезла ли она, но его опасения оказались напрасными — она послушно ждала его на том же месте, где он ее оставил. Первый утренний свет падал на ее лицо. «То ли она действительно немного похорошела, то ли я уже начал к ней привыкать», — подумал он и подмигнул ей с улыбкой. За окном проходили торопившиеся к поезду пассажиры. В купе было тихо, и Молхо казалось, что в этой тишине еле слышно звучит какая-то далекая, прозрачная музыка, доносящаяся то ли из поезда, то ли со станции. Он позволил себе прикрыть глаза. Бессонная ночь, полная суетливой беготни, хлопот, разговоров и беспокойства, была позади, и он чувствовал себя хоть и усталым, но довольным. «Ну вот, — снова обратился он мысленно к теще, ради которой, собственно, и пробегал всю эту ночь, — теперь вы не сможете утверждать, будто я не старался». Все еще сидя с закрытыми глазами, он почувствовал, как под вагоном со скрежетом освобождаются тормоза и начинают мягко постукивать колеса. Ему не хотелось смотреть, как уходит назад платформа, — он был уверен, что, открыв глаза, немедленно встретит взгляд своей спутницы. «Всему свое время», — думал он, отдаваясь дреме под убаюкивающий стук колес на стыках рельсов. Сквозь сон он слышал, что она тихо поднялась и вышла из купе, но теперь это его не встревожило. «Пусть себе гуляет, сколько ее душе угодно, — думал он с расползающейся по лицу улыбкой. — Поезд — это единственное место, из которого она никуда не может исчезнуть».
Когда он проснулся и вышел в вагон-ресторан, то увидел, что она сидит там, болтая по-русски с каким-то солдатом. Он прошел мимо нее, сделав вид, что они незнакомы, заказал себе большую чашку кофе, вернулся в купе, достал из чемоданчика «Анну Каренину», твердо решив на этот раз закончить чтение. Он посчитал, сколько страниц ему осталось, и подумал, что если читать по пять страниц в час, то за восемь часов, оставшихся им до Берлина, он как раз успеет дочитать книгу.
Не понадобилось даже слов — визитной карточки маленького пансиона оказалось достаточно, чтобы направить такси по нужному адресу на знакомой узенькой улочке. Подъехать ко входу, однако, не удалось ~ улица была перекопана, и поэтому багаж пришлось оставить в квартале от нужного места, прямо под дождем, а самому идти за помощью, бросив ей успокоительное: «Я сейчас вернусь». Осторожно перепрыгнув канаву, он с двумя чемоданами в руках побежал к пансиону и с радостью вошел в тесный, но такой уютный и аккуратно организованный вестибюль со всеми его незабываемыми мечами и старинными картами. Старый хозяин, облаченный в строгий вечерний костюм, уже расставлял на стойке бара бутылки и бокалы, готовясь угощать постояльцев. Он сразу же узнал Молхо, и тот горячо пожал ему руку, взволнованный тем, что его помнят спустя столько месяцев. Уж не одолженный ли тогда термометр и его спящая красавица были тому причиной? Как бы то ни было, но вот он снова оказался здесь, с двумя чемоданами, да еще с сундуком в придачу, который ему самому не дотащить, нужна помощь, и снова с дамой, хоть на сей раз поменьше ростом, зато куда моложе прежней. Впрочем, и она наверняка хорошо здесь отоспится. Немедленно была организована помощь для доставки сундука и дамы, а тем временем хозяин уже открыл гостевую книгу в поисках его имени и номера комнаты, но ни того, ни другого там не оказалось, и по вполне понятной причине — он не успел заказать комнату, объяснил Молхо, они прибыли не из Израиля, а прямиком из Вены, и к тому же неожиданно, не самолетом, а поездом. Возникло некоторое замешательство, которое, однако, тут же ко всеобщему удовольствию и разрешилось, поскольку оказалось, что в пансионе есть одна свободная комната, и, если гости немедленно поднимутся к себе и переоденутся, они могут еще успеть в оперу.
Но теперь в затруднении оказались сами гости. «Мне не нужна одна комната, — сказал Молхо, с тревогой глядя на вошедшую следом за сундуком маленькую русскую, которая тут же рухнула в кресло и закрыла глаза от усталости, совершенно не замечая нависших над ней мечей и кинжалов. — Мне нужны две комнаты. — И для убедительности поднял два пальца: — Two rooms!» — «Two rooms? — горестно переспросил хозяин. — Опять две комнаты?» И, снова сверившись, впрочем без особой надежды, со своей гостевой книгой, грустно объявил, что у него нет two rooms, есть только one room, да и то по счастливой случайности. «Только one room?» — упавшим голосом повторил Молхо и с отчаянием обвел взглядом маленький обеденный зал, уже приготовленный к ужину, крохотный вестибюль, как будто ужавшийся за прошедшее время, и даже знакомую семейную кухню, видневшуюся в приоткрытую дверь за регистрационной стойкой. Все здесь было таким знакомым и дорогим его сердцу. А на улице уже темнело, и его спутница на глазах засыпала. И их чемоданы с сундуком тоже уже нетерпеливо ждали у дверей лифта. «Но может быть, что-нибудь освободится?» — без особой надежды взмолился он. «Когда? Сейчас?» — удивился немец, уже несколько насмешливо глядя на упрямого и наивного гостя, который разъезжает по свету только с «двухкомнатными» женщинами. «Ну ладно, — смирился Молхо и вытащил свой паспорт. — Мы возьмем эту комнату, для начала, а потом решим, как быть дальше».
Из кухни тотчас был вызван на помощь дедушка, который тоже узнал Молхо и даже отпустил в его адрес какую-то шутку по-немецки, вызвавшую бурный приступ веселья у всей семьи. «Похоже, что я действительно произвел на них впечатление», — подумал Молхо. Гостей подняли на маленьком лифте в комнату на втором этаже, которая оказалась рядом с той, где тогда жила юридическая советница, и, за вычетом картины на стене, так на нее похожа, что Молхо почувствовал прилив теплых воспоминаний. Тут же были доставлены чемоданы и сундук, которому изобретательные немцы, в отличие от австрийцев, сразу же нашли идеально подходящее место в бельевом шкафу, чья дверь закрылась за ним с безукоризненной точностью. Наконец они остались вдвоем, и Молхо, не решаясь тут же сказать ей, что им придется делить одну комнату на двоих, решил немного отложить неприятное объяснение. Может быть, она догадается сама. «Я мигом вернусь, — сказал он, устремляясь к выходу, но, вспомнив, что в минуты усталости запас ее ивритских слов быстро стремится к нулю, повторил то же самое попроще: — Скоро буду».
Он не стал вызывать лифт, а сбежал по боковой лестнице, перепрыгивая через знакомые узкие ступеньки, хотя, добравшись донизу, и сам не мог бы объяснить, почему так спешил. Может быть, просто. хотел посоветоваться со старым хозяином, который в этот момент как раз наливал рюмку первому гостю — темному, спокойному индийцу в вечернем костюме. «Нет ли здесь какого-нибудь дешевого пансиона поблизости?» — спросил Молхо, все еще не отказываясь от мысли о двух комнатах. На лице хозяина выразилось недовольство. Нет, он не думает. Есть, правда, некое заведение в нескольких кварталах отсюда, но там довольно грязно, и публика весьма сомнительная, так что он не рекомендовал бы это место для зарубежной гостьи. Молхо кивнул и на всякий случай оглядел расставленные в вестибюле кресла, — быть может, из них удалось бы соорудить какое-то подобие лежанки на одну ночь?