Пятерка
Шрифт:
И не в каждой гостиной стены до последнего квадратного дюйма облицованы акустической звукопоглощающей плиткой. Окна прикрывали бамбуковые жалюзи. Кое-где на плитках стены висели постеры с изображениями моста Золотые Ворота в Сан-Франциско, зубчатой величественности Биг-Сура и горизонта Сиэтла с «Иглой космоса».
Геросимини принес маленькие фарфоровые чашечки с водой красноватого оттенка из фонтана «Львиная голова», которую, как он сказал, прислал ему такой же оборотень [42] из местности, называемой Чэлис-Велл в Англии. Потом произнес полутост-полумолитву насчет того, что мир должен быть исцелен силой мистических вод и начинается это исцеление прямо сейчас и прямо здесь.
42
Игра
Кочевник подумал, что вкус у воды — будто в ней ржавые гвозди размачивали. Он пару раз глотнул и решил, что мистическая это вода или какая-то другая, но вывихом челюсти от спазма он рисковать не будет.
— Так далеко от города, — повторил Геросимини часть вопроса Тру. Он развалился в ярко-оранжевом надувном кресле. Ветровые колокольчики тихо позвякивали под вентилятором, а Стерео грыз свою искусственную косточку. — И ничего вокруг. С чего вы это взяли, мистер менеджер?
— У меня два глаза, и оба видят.
— Вы уверены, что видят?
— Вполне.
Тру еще отпил воды, окрашенной оксидом железа. Не так уж и плохо, но сколько бы он прямо сейчас заплатил за стакан холодного чая!
— А вы? — спросил Геросимини, обращаясь к Ариэль. — Вы очень молчаливы. Тоже считаете, что здесь вокруг ничего нет?
Она пожала плечами, не очень понимая, какого ответа он от нее ждет.
— Наверное, я…
— Нет, — перебил он. — Говорите, что на самом деле думаете.
— Я думаю… — Она видела, что он оценивает ее, и решила сказать ему, что думает на самом деле. — Я думаю, что ночью здесь ветер, и когда идешь через него, слышишь музыку, голоса… или музыку и голоса вместе. Я думаю, что здесь небо со звездами, которое глаза вышибает начисто. Я думаю, что краски заката и рассвета не повторяются никогда. Я думаю, что тут можно плавать в лунном свете, если захочешь. Я думаю, здесь можно стоять в синей прохладе вечера и ощущать запах океанских волн, что когда-то здесь плескались. — Она прямо сейчас чувствовала их запах — от дымного конуса в курильнице. — Я думаю, что камни передвигаются, когда на них не смотришь, но если смотреть пристально, то когда-нибудь это заметишь. Я думаю, что в облаках можно увидеть сто тысяч картин — и никогда дважды одну и ту же. Я думаю, что если как следует постараться, то можно увидеть и ангелов.
— А дьяволов? — приподнял седые брови Геросимини. — Их-то, если как следует постараться, тоже можно увидеть?
Она кивнула:
— Да. Но мне бы не хотелось стараться.
Он посмотрел на остальных гостей с улыбкой, говорившей им, что тихие воды — самые глубокие.
— А вы что на это скажете, мистер менеджер?
— Скажу, что я, наверное, близорукий, — ответил он, и это было правдой.
От этих слов гений «13-th floors» рассмеялся. Звук явно был очень необычен, потому что Стерео оторвался от своей кости и издал странный вопросительный возглас, средний между визгом и рычанием. Потом снова стал жевать кость.
— Моя очередь спросить, — объявил Кочевник и заметил, что Терри глядит на него со страхом, не зная, что сейчас вывалит Джон его герою. Кочевник, естественно, слышал о группе «13-th floors», и Геросимини завоевал в его глазах уважение оставленным пылающим следом, но вот этот бородатый шестидесяти-с-лишним-летний мешок хипповской пыли казался ему просто старым шутом. — Вы тут назвали Терри братом и сказали, что он наконец-то вернулся домой. Это что должно значить?
— У меня нет компьютера, — ответил Геросимини и долго сидел молча, так долго, что Кочевник решил, будто тонны кислоты, проглоченные за долгие годы, взорвали его мозг психоделической бомбой. Но тут старик допил чашку своей чудной воды. — Получив письмо от Терри, я поехал в город, в интернет-зал библиотеки. Зашел на ваш сайт. Отличный сайт, ребята. Клевый, навигация простая. Посмотрел ваши видео. Написал Терри, что купил один из ваших дисков. Их нелегко найти. Но… понимаете… я знал вас всех до того, как вы родились.
— Правда?
Кислотная бомба, неслабая.
— Правда. Ты был ведущим вокалистом «Mojo Ghandis» и ведущим вокалистом «Freight Train South». Ты на сцене был фронтменом у «The Souljers», и еще ты до кровавого пота
Геросимини перевел взгляд на Берк.
— Вот с тобой непонятно, — сказал он, — знаю ли я тебя или нет. В мое время — нет. Женщина-ударник — это был бы фрик. Фиг знает, может, ты и есть фрик. Но я знаю одно: ты можешь заткнуть за пояс любого, кто сидел позади меня. Так что прими комплимент от старого крокодила, который ударников так выводил из себя, что они рвались прочь из группы любой ценой, даже ценой прыжка в окно. Как тот парень, про которого ты слышала, наверное, что в «Холидей Инн» прыгнул в бассейн и женщине спину сломал? — Геросимини широко улыбнулся. — Померещилось ему, дебилу, что мы у края парковки стоим. — Вдруг лицо помрачнело: — А где ваш басист?
Тут до них всех дошло, как встряска, что Эрик Геросимини понятия не имеет, что пережила группа «The Five» за последние двадцать четыре дня. Без компьютера, без сети, наверняка без телевизора и радио, может быть, с нелюбовью к чтению газет и журналов… он действительно решил оставить побольше миль между собой и современной цивилизацией. Может быть, подумал Кочевник, он и музыку уже не любит.
— Майка с нами нет, — сказала Берк. — Но мы его потом нагоним.
— Непревзойденный, — оценил Геросимини, подняв большой палец. — А, да… твой вопрос. — Он повернулся к Кочевнику: — Терри — мой брат, потому что чувствует любовь. К тому, что мы делаем. Что мы чувствуем, когда играем. И я сказал, что он наконец пришел домой, потому что он давно уже сюда хотел. Не именно в эту точку, нет, а туда, где я. Я знаю, что мной было сделано, знаю, кто я. А Терри вроде как в родстве со мной. Вот он и пришел к своим родным. И не только, есть еще одно. Хочет познакомиться с леди. Правда, Терри?
От этого вопроса сердце у Терри забилось чаще. Момент близился.
— Да, — сказал он.
Геросимини встал, и Стерео тут же последовал его примеру.
— Позволь мне тебя представить.
Все пошли за ним в тесную кухню, оттуда через скользящую металлическую дверь в комнату побольше в глубине дома. Геросимини щелкнул выключателем. Загорелись неоновые лампы, и Терри подумал, что это — первая ступень лестницы в небо.
В этой комнате стены тоже были облицованы белой акустической плиткой. Пол бетонный, серый. Стояли несколько пар колонок разной величины, на столе — микшерный пульт на двадцать четыре дорожки, кресло для работы за этим пультом и кабели, соединяющие пульт с предметом, который Тру наверняка узнал, — многодорожечный катушечный магнитофон. Рядом с консолью — деревянная этажерка с блоками эхо и эффектов, компрессоры, лимитеры и прочие студийные принадлежности. Вся аппаратура выглядела не слишком новой, а часть ее была определенно винтажной: конец шестидесятых — начало семидесятых. Если хоть что-то из этого барахла работает, коллекционеры уписались бы от восторга, подумал Кочевник. Антикварные микрофоны разных конструкций ждали работы на своих стойках. В пластиковом контейнере свернулись клубком змей кабели, настенные провода и силовые шнуры.
У левой стены студии стоял второй стол, меньше, чем тот, что с микшером, а на нем — пишущая машинка. В каретке зажат лист бумаги, на нем что-то напечатано. Рядом стопка бумаги, жестяной стаканчик с карандашами и ручками, пепельница с выкуренной наполовину толстой сигаретой, которую Тру решил не рассматривать пристально. Справа — верстак с разными частями схем и проводов.
Терри смотрел только вперед. В студии Эрика Геросимини его внимание привлек только ряд крышесносных винтажных органов и электрических пианино, господствовавших над местностью.