Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
А закончив черновик, я перестал быть собой.
Теперь я могу быть кем только угодно. Хоть Азямом.
Мориц никак не мог вспомнить настоящее имя Азяма. Зато помнил его бесцветный голос. «Я семь ломок пережил без врачей. Семь раз мог хвостом щелкнуть. Семь раз ставил боты в угол. Мне на одно только ширево надо полтора лимона в месяц».
Азям позволил Морицу увидеть, как кружит над человеком смерть.
Примерно год назад душным июльским вечером Азям явился к Морицу в общагу. Он был вмазан, плюс к вмазанному добавил водки. Хорошо вмазал. Не как Оля и Ляля. Мне описали свои страдания мол тра-ля-ля и еще тополя… Но Азяму хотелось еще добавить. Он чувствовал, что у Морица не пусто.
Уколов Азяма, Мориц отвернулся промыть машинку, а когда поднял голову, Азям уже словил приход. Он был синий, будто его чернилами вымазали. И тело у него было холодное, как у живой рыбы. Сам вот неживой, а тело, как у живой рыбы. Известно, самое последнее дело колоться по пьяни.
Зато Мориц увидел нежную тень.
Она, как бабочка, трепетала над Азямом.
Это было очень красиво, но все же до Морица каким-то образом дошло, что это, наверное, к Азяму прилетела Смерть. А еще до Морица дошло, что долго она порхать над посиневшим Азямом не будет. «Дай помучиться старому дрозофилу», – добродушно попросил он, но Смерть Морицу не ответила. Тогда он принялся за дело: колотил Азяма по узким посиневшим щекам, лил на него холодную воду, как умел, делал искусственное дыхание. Сам умотался и мертвого Азяма умотал.
Но Азям очнулся.
Он даже начал хитрить.
То вздохнет, значит, то всхлипнет – совсем не те звуки, что подобает издавать настоящему покойнику. При всем этом, если Мориц хоть на полминуты прекращал свою адскую работу, Азям переставал хитрить и противно синел. И сразу появлялась над Азямом, ласково трепеща крылышками, нежная эфирная тень, похожая на бабочку.
Мориц отчаялся. Не хочу в тюрьму, трезво думал он. Вынесу Азяма из общаги и посажу на лавочку, пусть сидит. А сам вызову скорую с углового автомата. Может, врачи прогонят Смерть? А потом мне добрые люди сказали что Оля блядь да и Ляля блядь… Мориц так устал отгонять эфирную бабочку, что даже не обрадовался, когда Азям приоткрыл один глаз, и странно, по-поросячьи, хрюкнул. И как мне быть теперь я не знаю смеяться или же хохотать… Смерть, конечно, внимательно приглядывалась к Азяму, но в тот день Азям ей все-таки не понадобился.
Ушла искать кого получше.
Я отправил ее в одиссею по грязным подъездам,где от холода полумертвы батареи,где облезлые двери молчат от отъезда к приезду,где пружины визжат, словно жертвы пиратов на рее;где чрез два этажа скупо светят столетние лампы(истерички – то вспыхнут, то вновь затаятся),где ночами орут свои песни таланты,а жильцы их не гонят – прогнали б, да выйти боятся;где талантов сменяют безмолвные тени:наркоман, алкоголик и вор, их застенчивый спутник,и журчит в пищеводах «Агдам» пополам с нототенией,а на лестнице школьницу пялит распутник…Черновик я закончил, медлительно думал Мориц, втягивая в себя запах гари, затопивший тайгу. Весь мир горит. Попросить бы Коровенкова помолиться о чуде, да поздно. Мир так горит, что уже ничего не надо. Разве только жару подбавить. Наверное, когда заканчиваешь настоящий черновик, так и должно быть, подумал он, ведь черновик включает в себя больше, чем книга. Настоящий черновик включает в себя весь мир, не только основной текст. Вообще весь! А значит, пусть горит. Отработанные материалы сжигают. Обычная история.
Сумрачные ели расступились и Мориц увидел заимку.
Над кирпичной потрескавшейся трубой, высветленной сухим воздухом, стеклянно трепетало мерцание, совсем как бабочка над умиравшим Азямом. Значит, так и должно быть, подумал Мориц, пропуская мимо сознания нарастающий рев вертолета, наклонно боком, выставив в сторону хвост, по кругу проходящего над рекой. Коровенков даже в жаркий день любит истопить печку, вспомнил Мориц. У Коровенкова черновик тоже готов, раз он так энергично сжигает отработанные материалы.
Подняв голову, он вновь увидел нежную эфирную тень.
Наверное, это тень Смерти трепетала над сизой тайгой в душном подрагивающем воздухе.
Бум, бум, бум!
Дыша металлическим жаром и ужасом, громадная машина под свистящими, грохочущими, почти невидимыми, как бы стеклянными, винтами прошла невысоко над Морицом, и он увидел, как впереди с деревянной крыши пихтоварки вдруг полетели сухие осколки дерева.
Бум, бум, бум!
И вот я вырос а мотороллеры сгнилиболонья не в моде «Червону руту» не поютбог знает живы ли Том Джонс и Энгельберт Хампердинкникто не слушает с огромным вниманием Леонида Ильичапятилетка качества оказалась периодом застояа Мандельштам и Бухарин вовсе не враги народаможно носить длинные волосы танцевать рок-н-ролли отрицать принцип партийности в искусствеможно торговать на рынке Высоцким вразноси смотреть по видео фильмы о соблазнительных лесбиянкахВсе можно.
Но черновик закончен.
Не слушающейся рукой Мориц выловил из кармана зажигалку.
Раз черновик готов, значит, материалы отработаны. Значит, в мире не осталось ничего существенного, ничего такого, что могло бы пополнить основной текст. А раз весь мир вошел в будущую книгу, значит я сам, как отработанный материал, могу быть сокращен. Могу перестать быть Морицом. Теперь мои руки могут лежать там, где им хочется лежать. Теперь я могу видеть один и тот же сон с любым рядом уснувшим человеком.
Он поднял алюминиевую канистру с бензином, оставленную Кобельковым на деревянном крылечке, и подержал ее на весу.
Канистра оказалась тяжелая.
Не выпуская ее из руки, Мориц деловито толкнул дверь избы.
Внутри никого не оказалось, но сильно пахло бензином. На полу валялись грязные тряпки, какая-то посуда, будто люди выскакивали на крылечко сломя голову. Еще одна канистра с бензином валялась возле печки, бензин из нее растекся, пропитав рассохшиеся плахи пола.
Судя по усилившемуся реву, вертолет снова прошел над избой, и снова послышалось