Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
Бросив пить, на трезвяк Зюзя запросто до всего дойдет своим маленьким, зато собственным умом.
А не будет классов, сладко мечтал Колян, значит, не будет ни преступников, ни ментов. С этой точки зрения членов свободной таежной коммуны надо будет подбирать особенно тщательно. Я бы, например, подумал Колян, затравленно поглядывая в пустое сизое небо, в котором, кажется, опять родился злой наплывающий стрекот мотора, я бы, например, взял в общину Коровенкова. Ну, мало ли, что пьет человек! Кто нынче не пьет? Зато стремится к чуду. Со временем отучим Коровенкова от бухла. А то нажрется, падла, и валяется голый в жаркой избе. Сперва просто валяется, потом начинает звать. Спросишь: «Чего тебе?» – а он только
Все равно неправильно молился Коровенков, зло сплюнул Колян.
Вот работящий мужик, а молился совсем неправильно. Спустился неба вертолет и забрал его вместе с личным другом гражданина начальника. Молился, значит, молился от души Коровенков, просил, чтобы не было войны, и, похоже, надоел небесам своими молитвами. Ну, правда, сколько можно? Вот и спустился с небес вертолет, выскочили из вертолета крепкие ребята и отхерачили Коровенкова прямо возле избы. А этот Валентин, друг гражданина начальника, он умный. Сам поднял руки. Отец Даун что-то орал из вертолета, бегали обвешанные стволами братки, вот умный Валентин и поднял руки. Это пьяному дураку Коровенкову от души поддали, чтобы ловчее двигался.
С одной стороны, вроде удачно получилось.
С утра отправился Колян нарубить жердей. Только спустился к реке, как с небес спикировал на заимку вертолет. Колян крикнуть не успел, так быстро все произошло. Побежал обратно: «Меня, меня подождите!» – но, к счастью, не докричался, все уже закончилось. Нерасторопному Коровенкову уже поддали под зад, а расторопный Валентин сам поднял руки. Вертолет, – тыр, пыр! – вертолет весь в сизом дыму. Только тогда дошло до Коляна, что это Господь его хранил. А то сидел бы сейчас перед отцом Дауном без зубов. Вот какой страшный процесс. Выбитые зубы, черт с ними, не в зубах счастье, а вот умел отец Даун так посмотреть особенно…
Ладно.
Коровенков, конечно, падла, но взял бы я его в коммуну.
А вот немца не взял бы. Мало, что немец носит бутылки, все равно не взял бы. Такой слетевший с нарезки немец многое может придумать. Например, по пьяни заново придумает марксизм или классы в бесклассовом государстве. А потом сам же по пьяни возглавит классовый бунт. И малую алкашку Зюзю по слабости характера вовлечет в бунт – бессмысленный и жестокий.
Нет, не взял бы он немца.
И шейлу бы не взял.
Вдвоем немец и шейла всех развратят, неодобрительно подумал Колян. И пьяного дурака Коровенкова, и старого кореша Саньку, и малую алкашку Зюзю. Они даже меня развратят, неодобрительно, но с вдруг дрогнувшим сердцем подумал Колян.
И разозлился: разврат что! Они науку придумают!
Они перегородят плотинами могучие сибирские реки, повернут вспять, осушат болота, в северных пустынях насажают бесчисленные сады, напишут Новую Конституцию, а потом ради чисто исследовательского интереса выведут сорт зимних комаров. А нам этого не надо, подумал Колян, затравленно провожая взглядом зеленый вертолет, сизой тенью вынырнувший из подрагивающего, как жидкое стекло, воздуха над рекой.
Воздух был так задымлен, что Колян не видел пилота.
Пожар, наверное, бушевал уже где-то в непосредственной близости от Новых Гармошек, вот они там и прыгают! Из этого долбанного периметра, мрачно подумал Колян, я бы вообще никого не взял в коммуну. Они там в Новых Гармошках приучены в людей стрелять. Сейчас вяжут дурака Коровенкова, а умного друга гражданина начальника допрашивают со всей строгостью: говори, дескать, где прячется некоторый человек по кличке Колян, живущий по справке, выписанной на имя некоторого Кобелькова?
С отца Дауна станется. Он если что-то пронюхал, будет искать, пока не лопнет. А я не хочу в периметр.
Зато очень сильно Колян хотел в государство светлой мечты, подсказанное той записушкой. Черт с ней, с девственницей, думал Колян, прислушиваясь к шумам в сизом небе. Мы бы подлечили нравственность девственницы, вправили ей мозги, она бы детей стала рожать, чем без пользы трахаться с пастухами. Коровенкову бы родила кого-нибудь. Не ребенка, не игрушку, а неведому зверушку. Коровенков помолился бы о чуде, вот она и родила бы ему кого-нибудь. А Саньку Березницкого отучила бы варить ханку в железном ковшике. В записушке с золотым обрезом специально было подчеркнуто, что пока существует в государстве частная собственность, пока вся собственность сосредоточена в руках небольшого числа плохих богатых людей, не может быть в государстве справедливости. Не может быть справедливости в государстве даже в том случае, если вся собственность будет сосредоточена в хороших руках. А власть, принятая в свободном государстве, одинаково должна защищать всех, даже такую малую личность, как алкашка Зюзя. Тот, кто попытается словом или делом изменить священный закон справедливости, должен быть незамедлительно приговорен к заключению в гробовой камере на кладбище. В справедливом свободном государстве смертная казнь, понятно, будет отменена из гуманных соображений, нерешительно подумал Колян, прислушиваясь к небу, а вот гробовая камера – это сильно придумано. А то ведь дай волю, совсем распустятся. Установят, например, электрический звонок у пола, чтобы пьяный Коровенков мог, не вставая, сигналить Зюзе…
Ох, много полезного было в записушке с золотым обрезом.
Для потрясенных людей писалось.
Вот, скажем, вопрос о Земле.
Спорный, спорный вопрос, а ведь ежу понятно, что дай землю тому же старому корешу Саньке Березницкому, он не удержится, он непременно объявит ее своей собственностью навсегда. Ну, а где собственность, там классы. А класс крестьян, известно, самый отсталый. А Санька Березницкий всегда, даже без принадлежности к крестьянству, отсталый, он книг отроду не читал, даже волшебных сказок. Санька, как всякий простой крестьянин, быстро скатится в прямое скотство. Он собаку Зюзю посадит на цепь. Нет, с землей надо осторожнее. Никому богатства, каждому достаток!
Колян сплюнул.
Любое воспоминание об отце Дауне, охотящемся на него, как на зверя, сильно его расстраивало.
А еще обжигало Коляна: он никогда уже не заглянет в волшебную записушку, раскрывшую ему глаза на мир.
Он не знал, куда бежать.
По реке от вертолета не сильно-то убежишь.
И в тайге не отсидишься: огонь пластает по всем окрестностям.
Но что-то же надо делать, со страхом подумал Колян. Надо идти куда-то. Липкий пот бежал по его лицу. Кружит в дыму, как в тумане, воздушная машина с отцом Дауном, угнездившимся в жарком бензинном чреве? А рядом – несколько стволов…
Дым.
Везде дым.
Весь мир задымлен.
И душа тоже задымлена.
Наверное, прошло время свободных счастливых коммун, безнадежно подумал Колян. Где истинные шалуны и херувимы? Где истинные фаланстеры? В наши дни ничего, кроме воровского общака, не построишь. И кореша Саньку не исправишь. И малая алкашка Зюзя, как хлебала водку, так и будет хлебать. И Коровенков тож. И спяченый немец с периметра. Никого не исправишь. Нет никаких к тому средств, природа свое возьмет. Императора Нерона, например, воспитывал сам великий философ Сенека, а с ним военачальник Бурр, люди самых строгих правил, а что вышло? Император подрос, запросто зарезал мамашу и собственных воспитателей отправил на тот свет. А потом еще и Рим поджег со всеми его музейными ценностями.