Рабы Парижа
Шрифт:
— Да, — продолжал он, — не на кого! А между тем, ведь у меня есть сын.
Лицо его исказилось.
— Вы знаете моего сына?
Вот теперь Андре все понял. Он вспомнил обед у Розы, обезьяньи ухватки Ганделю-младшего, и искренне пожалел старика.
— Да… я имел честь раза два быть в его обществе… Месье Гастон…
Старик вздрогнул.
— Ради Бога, неужели вы думаете, что я мог дать своему сыну такое имя?! Я окрестил его Пьером! В честь его деда, простого землекопа. Но этот болван стыдится носить это имя честного человека. Ему, видите ли, надо что-то типа конфеты! "Гастон" — звучит, как банка из под помады! Если бы только это! Он заказал себе визитные карточки. Он теперь — маркиз де Ганделю. Маркиз!!! Сын того самого Ганделю, у которого мозоли на спине еще не сошли от ящиков с кирпичами и известкой! Хорош "де"!…
— Ну, это еще не преступление, — заметил Андре, желая утешить старика, — молодые люди любят подчас щегольнуть…
Но старый Ганделю считал, что такие вещи задевают его честь.
— Получается, что он стыдится своего отца! Меня, который обожает его. Ведь я ни разу, с самого детства, не сказал ему "нет". Ему милее общество плутов и пропащих женщин, которые его обирают и над ним же смеются! Идиот! Он ведь не понимает, что вся эта сволочь поклоняется не ему, а моему карману! А он считает, что его достоинствам! Скажите на милость: каким таким достоинствам?!
Андре чувствовал себя очень неловко.
— Человеку нет еще двадцати лет, а на кого он похож? Истаскан, лыс, ни на что не годится. Стоять прямо не может! Если бы я не знал его мать (бедная покойница!), я бы усомнился: мое ли это дитя?!
И чего ему нужно? Полторы тысячи франков он получает от меня ежемесячно "на сигары". И при этом каждому встречному-поперечному толкует, что его отец-скряга и жмот, у которого каждый грош надо вырывать!
Вдруг старик замолчал и прислушался. Лицо его нервно подергивалось.
Андре тоже прислушался. Но тут дверь отворилась, и на пороге возник пестрый, надушенный и напомаженный юный Ганделю, по обыкновению очень довольный собой.
Старик вздрогнул и пошатнулся.
Но юный шалопай, ничего не замечая и даже не сняв шляпы, развязно произнес:
— Здравствуй, папа, как ты сегодня чувствуешь себя?
Несчастный отец задрожал сильнее.
— Прочь от меня, — закричал он, — не подходи ко мне!
Тот остановился, повернулся на каблуках и развязно заявил:
— А, вы опять в дурном настроении…
Подрядчик схватил трость и взмахнул ею.
Андре бросился между ними. Но старик уже овладел собой. Отбросив трость в угол, он холодно произнес:
— Не пугайтесь, я еще не сошел с ума.
Гастон явно струсил, но, пытаясь сохранить достоинство, заявил:
— Что все это значит? Хочу вам заметить, что я вовсе не желаю этих театральных сцен. Здесь не водевиль…
Он не успел окончить. Андре сжал его руку и прошептал ему в самое ухо:
— Молчите! Ни слова больше!
Но идиоту-сыну такой совет пришелся не по нраву.
— Чего он вечно придирается ко мне? Хорошо вам говорить "молчите". Он же не молчит!
— Не молчу, потому что должен я когда-нибудь облегчить душу, — с горечью произнес старик. — Послушайте, Андре, вы поймете мои страдания. Этот несчастный, который был моей гордостью, моим счастьем, способен держать пари на мою смерть!
— Ну, это уж слишком, — вскричал шалопай, стараясь казаться возмущенным. — Это черт знает что такое!
Отец презрительно обернулся.
— Может, вы скажете, что это неправда? На прошлой неделе вы объявили, что с минуты на минуту я должен умереть, и под это пари старались занять сто тысяч франков! Жалкое существо! Имей хотя бы твердость выслушать перечень своих пороков и преступлений!
— Однако, папа…
— Молчи! Катен — мой друг, и он не станет мне врать. Он только что был здесь. Жаль только, что я слишком поздно все это узнал!
Затем он повернулся к Андре и продолжил свою мучительную исповедь.
— На прошлой неделе я довольно серьезно заболел. Насколько серьезно, что решил составить завещание. Послал за адвокатом. Этой мой старый друг — Катен. А этот бандит ни на минуту, как и подобает хорошему сыну, не отходил от меня. Я про себя радовался… Значит, он меня любит! Если я умру, будет кому меня оплакать! Хорошо иметь сына!
Увы! Я жестоко ошибался. Я только сегодня узнал, что ему нужна моя смерть, а не жизнь! Смерть, которая передаст в его руки мое состояние. Он ведь обещал своим кредиторам огромные проценты, если я проживу дольше! Если я выздоровею, он обещал уплатить не сто, а двести тысяч франков!
Подрядчик остановился. Он задыхался от тяжести собственных слов…
— Он подыскал даже врача, который засвидетельствовал его кредиторам мое тяжелое состояние, иначе ему не хотели верить.
Бедный старик тяжело опустился в кресло.
Андре подошел к нему.
"Боже, — подумал он, — человек действительно может вынести все…"
В то же время он подумал, что когда этот гордый старик придет в себя, вряд ли он простит себе, а заодно и ему, то, что он сейчас рассказал.
Андре ошибался. Старик Ганделю считал, что перед человеком, которого он уважает, можно открыться.
— И что же, — продолжал тот. — На зло всем: доктору, кредиторам, даже родному сыну, Бог поднял меня! Сделка не удалась! Мой сынок не получил обещанных ста тысяч франков!
Закончив, оскорбленный, убитый горем, отец зарыдал.
— И что тебе стоило, — обратился он к сыну, — накапать мне вместо двух, трех капель, десять. Это ведь яд. Тогда я бы мог не узнать то, что я теперь знаю. А при помощи мошенника-врача ты бы ускользнул от правосудия!
Андре слушал старика, не сводя глаз с Ганделю-младшего. Но совершенно напрасно он надеялся обнаружить хотя бы следы раскаяния! Нет, Гастон казался раздосадованным, но отнюдь не печальным и раскаявшимся.