Рабы
Шрифт:
Они связали Шакира, Муллу Шарифа, его сыновей…
Видя это, Сафар-Гулам и все товарищи, воспользовавшись темнотой ночи, бросились бежать в степь.
Снег запорошил их следы, скрыл направление их бегства.
По деревенскому базару в Хаджи-Арифе ходила женщина в парандже, но с приоткрытым лицом, продавая две подпруги и одну веревку.
Базар уже кончался, а она ходила с утра, но никто ничего не покупал у нее.
Потеряв надежду на покупателей,
— На что мне это гнилье? Я таким товаром не торгую. Не хочу порочить свою торговлю перед покупателем.
— Ладно уж, дайте что-нибудь за мой труд и возьмите, разве это гнилье?
— Больше одной тенги не дам. И этого не стоит, даю ради милостыни, во имя божье.
— Надо ж совесть иметь! Я несколько дней ходила по степи, собирала клочки овечьей и козьей шерсти с колючек. Несколько дней я пряла шерсть, сучила нитки, несколько дней вила из ниток веревки, делала подпруги, пока, наконец, вынесла их на базар. На все это ушло почти два месяца. Дали б мне хоть на два дня жизни!
— Сестра! — возразил торговец. — Я же не умоляю вас продать это мне. Продайте другому. Вы просите меня купить, я вам даю цену. Не подходит, продайте другому. Отойдите, не заслоняйте меня от покупателей.
Женщина тоскливо отвернулась.
Но отойти ей не удалось: по улице вели пленников. Их руки, ноги, лица были окровавлены и почернели от ударов палками и плетьми. Пленников окружали всадники. Улицу заполнял народ, толпившийся, чтобы посмотреть на пленников. Некоторые кричали:
— Джадиды!
Женщина была так голодна и огорчена неудачей, что не взглянула ни на джадидов, ни на всадников.
Пленников уже провели, и народ рассеялся, когда к лавке торговца веревками подъехал всадник и спросил недоуздок для своей лошади.
С последней надеждой женщина протянула ему веревку и подпругу:
— Купи-ка это, красавец! А то я еще не ела сегодня. Всадник, показав женщине халат, перекинутый через седло, засмеялся:
— Купи-ка это, красавица! Я тоже ничего еще сегодня не ел!
Женщина с любопытством потянула халат, заинтересовавшись заплатами на нем. Она осмотрела его со всех сторон. Побледнев, она взглянула в глаза всаднику.
— Откуда он у вас?
— Узнала? Видела его прежде? Он у меня от джадида. Из тех, которых сейчас тут провели.
Ноги ее подкосились.
— Ой, горе мое! Что же мне теперь делать!
Торговец, пинком отталкивая ее от своей лавки, заскрипел зубами:
— Вставай! Проваливай отсюда!
— Видно, у джадидов твой муж? Или родственник? Она покачала головой:
— Бог видит, что муж мой и не знает, что такое «джа дид».
— Джадид он или нет, но если этот халат с него, значит, он из
И всадник ударил женщину плеткой.
— Прошлый год какой-то человек заехал к нам и спросил мужа. Мужа не было. Заезжий оставил мне починить порванный халат, а на другой день заехал за ним. Недавно он опять приехал к нам ночью в этом халате. Он хотел ехать в степь и позвал мужа проводником, Если этот человек схвачен, значит, схвачен и мой муж, ни в чем не повинный.
Женщина зарыдала.
— Вставай! — крикнул ей всадник. — Если к тебе в дом приезжают джадиды чинить халаты, а муж ходит с ними проводником, верно, из тебя можно многое выпытать.
Женщина онемела от ужаса. Всадник снова хлестнул ее плеткой.
— Вставай, говорю! Ну!
— Ой, горе мое!
Вставая, она подняла выпавшие из рук свои изделия. Но всадник вырвал их у нее и засунул в свой мешок. Ударив ее еще раз плеткой по голове, приказал:
— Иди вперед!
— Неужели и это мусульмане? — спросила она, проходя вперед.
Не зная, в какую сторону идти, она остановилась. Снова хлестнув ее, он указал плеткой:
— Иди туда!
Она покорно пошла по дороге, ведущей к казию Хаджи-Арифа.
10
Зимние бураны прошли. Настали ласковые весенние дни.
Но в Шафриканской степи, открытой северным оренбургским ветрам, все еще было холодно.
Толстый слой снега, наметенный ветрами за зиму, понемногу растаял. Но по утрам на весенних лужицах похрустывали голубые стекляшки льда.
Пользуясь ясными, прозрачно-белыми днями, шафриканские сборщики топлива разбрелись по всей степи.
Подобно птицам, вылетевшим из гнезда после ливня в поисках корма, сборщики топлива разрывали землю и, как муравьи, стаскивали в одно место каждый засохший стебель.
Вставши с полуночи, к рассвету крестьяне успевали дойти до мест, где росли колючка и полынь, иссохшие за зиму. К вечеру вязанки были связаны. На закате народ собрался обратно к своим домам. Некоторые приводили сюда своих тощих, изголодавшихся ослов, но у большинства, кроме веревки и небольшого серпа, с собой ничего не было.
Среди крестьян, собиравших топливо, был нездешний человек. Он положил себе на спину какую-то вещь, завязанную в узелок, а сверху уложил вязанку. Он заметил, что хворост, положенный поверх этой закатанной в халат вещи, не так давит на спину, и улыбнулся:
— Так. Теперь я понимаю, почему грузчики на станциях подкладывают под тяжести стеганые подушки.
Ослов навьючили и погнали перед собой. Другие укрепили плотно связанные вязанки на спине и пошли следом, опираясь на длинные посохи.