Рабы
Шрифт:
Гром ударил с огромной силой, казалось, будто бы в степи стреляют сотни пушек, вспышка молнии осветила всю степь вокруг.
И тотчас все померкло, стало еще темней. В это краткое мгновение идущие приметили вдали подобие юрты.
— Есть пристанище! — радостно крикнул сборщик, шедший впереди.
— Молния убила Рустама-аку! — крикнул кто-то, идущий сзади.
Все оглянулись при новой вспышке молнии и увидали Рустама, лежащего на земле рядом со своим ослом, неподалеку от своих попутчиков.
— Ну,
— Осел не дает мне бежать! Уперся, как пень!
— Оставьте его здесь. Что вам дороже — осел или жизнь? Уцелеет, завтра возьмете его. А сдохнет, пойдет на пир волкам.
— Как смерть Назруллы-кушбеги стала праздником для Низамиддина-кушбеги, — сказал третий, и все засмеялись.
— Очень удачное сравнение, — сказал один из сборщиков топлива и спросил: — Гость, ваш правитель осел или волк?
— Наш правитель и осел и волк, — ответил сборщик, которого тот назвал гостем.
— А, это интересно, — ответил тот сборщик. — Как может один и тот же человек быть одновременно и ослом и волком?
— Может быть, если это — эмирский правитель, — ответил гость и пояснил: — У эмира он будет в роли осла, а над людьми он уже выступит в роли волка. — И добавил: — Но они волками будут до тех пор, пока люди, как овцы, будут спокойно спать. Если люди встанут, как встает голодный тигр после долгого сна, тогда несдобровать этим волкам.
Ослов и топливо оставили и поспешили в ту сторону, где приметили юрту.
Они еще шли, а буря уже утихла.
Гроза, сверкая, откатилась в сторону. Черные тучи ушли. Появились белые и серые облака. Ливень прекратился, повалил снег.
Снег застелил всю степь далеко вокруг. Стало светлее.
Сейчас бескрайняя пустыня походила на обширные поля, залитые молоком.
Яснее просматривалась чернота юрт вдали.
Как ни были утомлены крестьяне, они почувствовали себя бодрее, увидав загон, ускорили шаг, подобно лошади извозчика, почуявшей близость своей конюшни, и, наконец, подошли к ряду юрт.
Сквозь кошмы кое-где пробивался свет тускло горевших светильников.
— Ого, да здесь целый аул. Вон человек — кто он?
— Кто б ни был, а должен приютить нас на ночь.
— Стой!
Этот возглас остановил всех.
Человек неожиданно вскочил и встал перед крестьянами, держа ружье.
— Руки вверх!
Окрик его заставил всех поднять руки, окоченевшие от холода и от испуга.
Крестьян окружили вооруженные люди.
— А ну, пошевеливайтесь! Их всех повели за юрты.
Там находился большой глубокий загон, окруженный по краю колючками.
Один из вооруженных джигитов отпихнул куст колючки и открыл путь к яме. Но собака, лежавшая в этом месте, встала и, рыча, преградила
Джигит ударил ее прикладом, и собака, визжа, отскочила, но снова приготовилась броситься на тех, кто в ночное время идет в загон.
Собаку отозвал строгий голос:
— Халдар! Сюда! Лежать!
Собака повиновалась, но, сердясь на человека, ударившего ее прикладом, продолжала рычать лежа. Крестьяне спустились на дно ямы.
Там на пучках полыни и колючек спали овцы, тесно прижавшись друг к другу. При появлении людей стадо испуганно вскочило и сбилось в кучу в глубине загона.
Место, покинутое овцами, оказалось теплым и, несмотря на колючки, мягким. Однако лечь крестьянам не дали.
Следом в яму спустились джигиты, раскидали связки полыни и в оголенную землю вбили большие колья.
После этого одного из пленников схватили, крепко связали ему руки шерстяным арканом, положив одну ладонь на другую. Ноги тесно связали у щиколоток и, согнув в коленях, подтянули кверху так, что они оказались между связанными руками, и воткнули между ними палку, толстую, как рукоятка мотыги.
Связав пленника так, чтобы он не мог даже пошевелиться, его бросили на землю. Такой способ связывания в эмирских темницах называли «кулук». Так же связали и остальных. Когда дошли до старика, человек крикнул:
— Веревка кончилась. Дай другую.
— У нас тоже нет. Возьми пояс да свяжи.
— Эта гнилая веревка из бараньей шерсти, от той старухи.
— Ничего, такого плешивого старика она удержит! Связали старика.
Хотя убежать уже никто не мог, для верности крестьян привязали еще к кольям концами веревок, оплетавших ноги.
Только так успокоив свою подозрительность, люди оставили крестьян и отправились на ночлег.
11
Снег все еще шел, застилая пленников белым пушистым покрывалом.
Им теперь было не до сна. Связанные, они валялись на сырой земле, на овечьем навозе.
Один из крестьян заметил, что старик извивается и делает какие-то усилия, упершись в деревянный кол.
— Эй, Эргаш-ака, что с вами? Рези в животе или что?
— Молчи! А не то разбудишь их! — ответил Эргаш и снова завозился около своего кола.
Наконец он облегченно вздохнул.
— Ох, наконец-то, проклятая!
— Ой, дай бог вам здоровья! Дай силы!
— Молчите же! — сказал Эргаш, продолжая высвобождать ногу.
Кто-то из крестьян, видя попытки Эргаша, тоже попробовал освободиться, но только застонал от боли:
— О-ох, у меня все руки перерезаны веревкой.
— Лежите спокойно. Веревка из козьей шерсти все равно но порвется. Только изрежетесь. А если сумею разорвать свою, освобожу вас всех! — шепнул Эргаш. — Ее таким крепким узлом затянули, что никак не рвется.