Ради тебя
Шрифт:
– Молодость и невинность, - мягко улыбнулась хозяйка.
– Сами по себе они не ценность, но если знать как, тот их можно сделать очень грешными.
– Зачем?
Глаза Тиль сами собой вытаращились - она и не хотела, наоборот, изо всех сил старалась быть сдержанной, как мистрис.
– Вы же хотите нравиться, правда?
– Губы Мильды дрогнули, лишь обозначая улыбку.
– Мужчине надо дать понять, что в вашем омуте греха предостаточно. Но не глупым жеманством, не декольте, к которому надо оборочки подшивать, и не попыткой выглядеть взрослее, чем вы есть.
– Я не понимаю...
– промямлила Тильда, любуясь собственной, стремительно краснеющей физиономией, бесстрастно отражаемой зеркалом. Конечно, она всё прекрасно поняла. «Десять дней», неосторожно посоветованные Картом когда-то, давно были прочитаны. Даже «Бесподобные любовники госпожи Левар» изучены от корки до корки. С анатомическим атласом и пособием по акушерству Крайт тоже познакомиться успела, не в подробностях, но всё же. И это не считая знаний, почерпнутых от других воспитанниц пансиона.
– То есть, я не собираюсь...
– Конечно, не собираетесь, - спокойно согласилась Мильда.
– Но весь смысл в игре. А на грани фола она становится особенно пряной. В таком наряде вас заметят обязательно.
– Они надо мной смеяться станут.
– Конечно, станут, - невозмутимо согласилась красавица.
– Но только до тех пор, пока их кавалеры вокруг вас жужжать не начнут.
Тиль не удержалась, хихикнула в кулачок, но посерьёзнела, глядя в зеркало на отражение хозяйки.
– Спрашивайте, - спокойно разрешила мистрис.
– Что между вами? То есть, между вами и Картом, - выпалила Тильда и тут же язык прикусила. На самом деле прикусила, так, что во рту стало солоно и медно.
– Простите, я не хотела.
Мистрис опять кивнула, словно соглашаясь: не хотела ничего такого барышня Крайт, оно само получилось.
– Горечь, обида, - задумчиво, даже лоб чуть нахмурив, перечислила женщина, - разочарование. Тоска по тому, чего так и не случилось. И любовь, которая, к сожалению, значит гораздо меньше, чем всё остальное. Пожалуй, всё.
Стоило бы промолчать, ещё как стоило! Может, даже платок в рот сунуть надо было, чтоб уж точно ни словечка не вырвалось. Но любопытство мигом завалило благоразумие на лопатки, насторожило уши и глаза пошире раскрыло, боясь и малость упустить.
– Вы его...
– шепнула Тиль и замялась - запретное слово выговариваться никак не желало.
– Между вами... связь?
– Связь?
– удивилась Мильда. И вдруг расхохоталась, да ещё как: неприлично громко, забыв даже ладонью прикрыться, звонко, совсем по-девчоночьи.
– Нет, это невозможно!
– красавица смахнула с мохнатых ресниц слезинку.
– Впрочем, кое-что вы угадали. Я действительно принимаю помощь от мужчин. Некоторых. Немногих, но... В общем, Карт не относится к числу покровителей. Он мой сын.
– Сын?
– опешила девушка.
– Но как же?.. То есть... Он никогда не говорил!
– А что он должен был рассказать? Впрочем, пустое это, гораздо важнее другое.
– Что же?
– Карт никогда раньше не обращался ко мне за помощью. Ни разу. И всегда наотрез отказывался, если я сама предлагала.
– Но я его не просила, правда!
– Зачастила Тильда, для убедительности даже руки к груди прижав.
– Клянусь, мы о бале только раз и говорили, ещё на каникулах, когда у дяди были. Но он меня тогда и не слушал, мы с Грегом болтали, а Карт книгу читал!.. А больше я ни словечка...
– Вот это как раз и важно, - мягко перебила Мильда.
– Но давайте вернёмся к платью, у нас слишком мало времени, все разговоры потом!
Хозяйка хлопнула в ладоши, заставив портниху, увлечённо в коробке с лентами роющуюся, вздрогнуть.
[1] Суд справедливости - набор правовых принципов, действующих в рамках традиции общего права, дополняя строгие правила там, где требование их формального исполнения могло бы быть слишком жёстким. Дела, поданные на суд справедливости, рассматривал лично король (королева) или лорд-канцлер.
[2] Здесь описывается реальная система, существующая в Англии конца 19-начала 20 вв.: неписаный свод законов «Common Law» и прецедентный свод, установленный судом справедливости, который назывался «Equity»
[3] Люмбаго - болевой синдром (чаще всего при поясничном остеохондрозе)
5 глава
Район, который чересчур сентиментальные жители столицы называли Местом несбывшихся надежд, а реалисты именовали Собачьей отрыжкой, за одиннадцать лет изменился мало, можно сказать, совсем не изменился. Дома из тех, что снимают люди не полностью ещё опустившиеся, но ко дну уже приговорённые, ветшали себе тихонько. Но эта тихость была не стремительной, сиюминутной, а растянутой на годы и даже десятилетия: тут новая трещина на фасаде, там ставни после зимы перекосило, и никто их не поправил - в целом к облику особнячков эти штрихи ничего не добавляли.
Тротуары, понятно, замостить жители так и не догадались, журчала себе под утлыми мостками по густому киселю жидкой глины талая вода, лениво играясь обрывками промасленной бумаги из-под жареной рыбы, которую только в местных забегаловках не стеснялись продавать. И ни души кругом, пусто, как на кладбище, даже вороны не каркают. И всё равно чувствовалось: наблюдают и не один человек, а много. Смотрят из-за вроде бы наглухо закрытых дверей, щелястых ставен, пыльных портьер. Смотрят и запоминают.
Тиль нервно передёрнула плечами, без надобности поправила шнурок, которым растрёпанные волосы перетянула - без зеркала, да щёток со шпильками привести причёску в порядок и думать нечего. Вздохнула горько, разглядывая подсохший, а оттого ещё более грязный подол, но третий выход находиться явно не собирался. Оставалось либо взбодрить тихо пофыркивающий экипаж и катить домой, либо выходить наружу.
Конечно, являться сюда в «самоходке» было не самой лучшей идеей, подобных машин во всей столице не так чтобы много, а сюда они вообще вряд ли заглядывали. Поэтому, собственно, вариант-то только один существовал: выходить. Всё равно визит Арьере незамеченным никак остаться не мог.